— Ой, Ниночка! А я к тебе.
— Ну и прекрасно, пойдем.
— Да нет, раз уж встретились, домой незачем идти. Ты знаешь, кто-то приклеил листовку около почты.
— Да ну!
— Правда! Вот пойдем, почитаешь. Там такое написано! Оказывается, наши разбили немцев под Москвой. Пятьдесят дивизий уничтожили! Шутка ли сказать! Ты слышала об этом? И тут, в Елинских лесах, громят карателей, аж дым коромыслом идет. Пойдем, сама почитаешь.
— Да нет, я не хочу.
— Чего ты боишься, глупая! Немцев там нет, полицаев тоже. Люди идут, останавливаются и читают.
Оно как будто и ничего, идет ведь не сама, а с Зоей, но… Страшно все-таки. И руки дрожат, и ноги подкашиваются. Что, если Зоя узнает ее почерк? Хотя Нина очень старалась изменить его, но, кто знает, возможно, и осталось что-нибудь от ее почерка. Пока Зоя читала листовку одна, могла не заметить, а теперь, глядишь, и заметит. Да еще ляпнет при всех: «А посмотри-ка, Нин, почерк-то похож на твой».
К счастью, ничего этого не случилось. Люди не интересовались почерком. Они радовались словам, говорившим о разгроме немцев под Москвой. Некоторые, отходя, кивали в сторону комендатуры: «А что, получили по зубам? Это вам не женщин и детей расстреливать!»
Нина почувствовала, как по телу ее прошла дрожь. Но теперь не от страха, а от гордости за людей и за себя.
— Ты прочитала уже? — толкнула ее Зоя.
— Что? А-а, ну конечно.
— Тогда пойдем отсюда. Застаиваться особенно не следует. Могут нагрянуть немцы или полицаи. Листовка их не порадует, вот и начнут искать, на ком сорвать зло.
XIII
До сих пор дед только изредка жаловался на боли в желудке, но на ногах держался, на работу выходил исправно, не пропускал ни одного дня. Правда, шел пораньше и медленно брел к банку. На дорогу в один конец затрачивал не меньше часу. Так же медленно возвращался домой. Но службой, вернее, пайком очень дорожил и, как только наступало время, брал в руки свою суковатую, блестевшую от долгого пользования палку и отправлялся на дежурство.
Лидия Леопольдовна видела, что он с каждым днем чахнет, не раз намекала, что пора бросить работу, но Иван Михайлович с раздражением отвечал:
— А есть что будем, если брошу работу?
— Люди перебиваются, и мы проживем как-нибудь.
— Опять завела свое: люди да люди. У них есть к кому податься в деревню. А у нас что? Старые да малые.
— А что будет, если совсем сляжешь?
— То же, что и тогда, когда брошу работу.
На дворе мели февральские метели, холод и промозглая сырость прохватывали до костей. И все же Иван Михайлович еще некоторое время бодрился и слушать не хотел о том, чтобы бросить работу.
Но вот как-то в начале марта приплелся он с дежурства совершенно обессиленный, улегся в постель и тяжело вздохнул:
— Ну, кажется, все. Больше не могу.
Лидия Леопольдовна заплакала было, но тотчас спохватилась:
— Что ты, Иван! Отлежишься в тепле, отдохнешь и поправишься.
— Куда уж там… — Иван Михайлович махнул рукой.
Старуха приготовила ему горячего чаю, сварила манную кашу из крупы, которую покупала только для маленькой Ляли. Дед долго упирался, не хотел брать еду, а когда все же, уступив просьбам жены, проглотил пару ложек, сразу вырвал все. Мертвенно-бледный, он откинулся на подушку.
Испуганная Лидия Леопольдовна послала Нину за врачом. Тот недолго осматривал больного и, ничего не прописав, велел немедленно отвезти Ивана Михайловича в больницу.
— Доктор, что у него? — стараясь сдержать слезы, спросила Лидия Леопольдовна у врача, провожая его в сенях.
— Сейчас трудно определить. Нужно сделать анализы, исследовать желудок. Но вы не тревожьтесь: в больнице мы его подлечим. Все должно наладиться.
Лидии Леопольдовне показалось, что врач чего-то не договаривает. А после возвращения из больницы, куда отвезла Ивана Михайловича, совсем приуныла. Она что-то бормотала про себя или молча возилась по хозяйству, вытирая непрошеные слезы.
Настроение ее передалось детям, кроме, пожалуй, Ляли, которая в тот вечер раскапризничалась: требовала, чтобы Толя и Нина играли с ней в прятки, держали на руках и пели любимую песенку про козлика. А до пения ли тут было? Ребята шикали на девочку; потом Нина с трудом укачала ее, и малютка заснула.
На другой день Нина отправилась в больницу с передачей для дедушки. Добродушная санитарка взяла узелок и пообещала узнать, как себя чувствует больной.
Вскоре она вернулась, неся с собой передачу.
— Нельзя сейчас есть твоему деду: исследование желудка делают.
— Как же так? — огорчилась Нина. — Сейчас нельзя, позже поест.
— Нет, нет, сегодня вовсе нельзя будет есть. Неси домой. — И санитарка протянула Нине узелок. — Дома небось найдется кому поесть кашки.
Молча, не в силах сдержать слезы, вышла Нина из больницы. У ворот встретила Ольгу Осиповну.
— Зачем ты здесь? — встревоженно спросила тетка, заметив в руках Нины узелок.
— Дедушка заболел. Приносила передачу, а ее не приняли. Анализы, говорят, берут.
— А когда Иван Михайлович попал в больницу?
— Вчера вечером.
— Ну, тогда нет ничего удивительного. У него ведь желудочное заболевание?
— Да.
— Вот видишь. Так всегда бывает с желудочниками, и первый и даже на второй день передачу не принимают. Не волнуйся. Я узнаю, что там с дедом.
— Боюсь я, тетя Оля. Ведь у него давно язва желудка, а теперь он еще так ослабел. Может, дедушка плох совсем… — Частые слезы покатились по щекам девушки. — Бабушка вчера вернулась из больницы совсем убитая горем. Возится у печи да потихоньку плачет.
Ольга Осиповна успокаивала Нину, а потом вдруг спросила:
— Послушай, девонька, ты рассказывала кому-нибудь то, о чем мы говорили с тобой у вас дома?
— Нет, — не колеблясь, ответила Нина. — А что?
— Понимаешь, в городе расклеены листовки. В них написано все то, о чем мы говорили. Вспомни-ка получше, может, нечаянно проговорилась кому-нибудь?
— Да ей-же-богу, нет! — твердо возразила девушка, и горячая волна смущения залила ее лицо. — Неужто, тетя Оля, вы считаете меня болтуньей?
— Нет. Я знаю, ты девушка серьезная и умная. И все же удивительно. Думаю, что и бабушка тоже не могла проговориться. Прямо не пойму, в чем дело.
Помолчав, Нина сказала:
— А разве только мы одни знаем о делах на фронте и в Елинских лесах?
— Конечно, не мы одни, но в листовках есть такие подробности, о которых мы говорили именно у вас. Да и сведено все воедино — и давнее и недавнее.
— Почему вы так думаете? — не сдавалась Нина. — Сами вы тоже не были в Елино, вам ведь кто-то
