рассказывал. Возможно, тот, кто поделился новостями с вами, сообщил о них и другим.
Ольга Осиповна улыбнулась и ничего не ответила.
— И много расклеено листовок? — тихо спросила Нина.
— Не знаю, много ли, но говорят, есть они по всему городу.
«Как это могло случиться? — торопливо забилась мысль. — Ведь я приклеила на почте только одну листовку. Может, люди выдумали? Может, и не было их по всему городу? Впрочем, какая нужда была выдумывать?»
— Как бы там ни было, а выходит, шуму листовки наделали много, — сказала Ольга Осиповна.
Нине вдруг показалось, что тетя Оля подслушала ее мысли.
Напряженно, вся сжавшись, девушка спросила:
— Наверно, и немцы знают про эти листовки?
— А как же?
— Ну и что?
— Да что же. Пришли в ярость. Вчера арестовали несколько человек.
Нина чуть не вскрикнула: «За эти листовки?!», но сдержалась и, чтобы как-то скрыть волнение, сказала первую попавшуюся фразу:
— Кого же?
— Коммунистов. Членов партии, которые не успели эвакуироваться и оставались в городе.
— Их подозревают в том, что они расклеили листовки?
— Наверно.
— Что же им теперь будет?
— Не знаю, — вздохнула Ольга Осиповна. — Видимо, то, что и всем, кто попадает к этим палачам в руки. Раз уж взяли, на свободу не выпустят. Ну, до свидания, девонька, — заторопилась Ольга Осиповна, — мне на работу пора, а ты не беспокойся: я обязательно узнаю, как дедушка, и забегу к вам.
Нина пошла с узелком домой. Но ни отказ в приеме передачи, ни тревога за здоровье деда не могли ослабить впечатление, которое произвел на нее разговор с Ольгой Осиповной. Иные мысли роились в голове, волновали сердце. Ведь люди, попавшие вчера в фашистский застенок, могут погибнуть. Как быть? Что делать? Пойти и признаться, что листовку написала она? Или написать новую, и немцы подумают, что не арестованные, а кто-то другой пишет и расклеивает по городу листовки? А может быть, что-нибудь еще можно придумать? Но что именно? Кому довериться, у кого попросить совета?
XIV
Дни теперь были так же тревожны, как вечера. Вечера — как ночи. Даже сон не приносил успокоения.
Лидия Леопольдовна почти все время проводила в больнице у деда, горевала и сама слабела с каждым днем. Неотступно одолевали мысли: что с ними будет, если не станет Ивана Михайловича? Что будет с внуками?
Нина ломала голову над судьбой арестованных. Ей казалось, что она хоть и невольно, но повинна в их бедах. Что она наделала? И что должна делать теперь? Если бы не болезнь дедушки и не старенькая бабушка, ушла бы в Елинские леса. Блуждала бы недели две, но все равно она нашла бы партизан и уговорила их прийти на помощь арестованным коммунистам. Да ведь сейчас никак не уйдешь. Бабушка совсем обессилена, разбита свалившимся на них горем. Куда ей одной управиться с детьми и хозяйством?..
Попросить разве Ольгу Осиповну, чтобы побыла у них, пока Нина сходит в Елинские леса? Но разве может она сказать тетке, куда собирается идти? И чем объяснить свое отсутствие? Если промолчать, она и вовсе не поймет, куда девалась Нина, начнет бить тревогу, искать…
А что, если сделать иначе? Не говорить Ольге Осиповне, почему ее, Нину, беспокоит судьба арестованных, а просто спросить, не знает ли она, кого можно было бы послать в Елинские леса. Ведь арестованы близкие люди, коммунисты, им грозит гибель. Надо им помочь, а помочь ведь могут только партизаны.
Кстати, есть хороший повод сходить к тете Оле: она обещала узнать у врачей, что с дедом.
Отрывать санитарку от работы никто не станет. Поэтому Нина подошла к больнице в такое время, когда Ольга Осиповна должна была возвращаться домой. И вышло удачно. Та еще издали увидела Нину и, улыбаясь, пошла ей навстречу.
— Так-таки не утерпела, пока я к вам приду, сама прибежала?
— Да, не терпится, тетя Оля.
— А я сегодня ничего нового сказать не могу.
Нина остановилась:
— Почему же? Разве до сих пор нет анализа?
— Что-то у них там не ясно, сомневаются в показателях.
— А в чем сомневаются, что подозревают?
— Не говорят.
Нина готова была разрыдаться.
— Наверно, бабушка права, у него какая-то страшная болезнь.
Ольга Осиповна нахмурилась и печально смотрела на девушку. Это окончательно убедило Нину, что ее догадка верна.
— Не представляю, как мы будем жить без деда… Так тяжело, так больно…
Ольга Осиповна грустно ответила:
— Да, это действительно тяжело, но ведь жить как-то нужно. Людям вон еще хуже. Ты слышала, вчера расстреляли арестованных?
— Коммунистов? — спросила Нина, и ее глаза, полные слез, стали испуганно-тревожными.
— Да. А у них ведь тоже остались дети…
— Как же это… так быстро? Неужели их и не допрашивали, коммунистов?
— Немцы долго не канителятся. Им и одной ночи достаточно, чтобы отправить людей на тот свет.
— Значит, арестованные признались?
— Что ты! Там, в гестапо, признался или нет — один конец: расстрел. Тем более, когда речь идет о коммунистах. Рано или поздно с нами будет то же.
— С кем — с нами?
— Ну, со мной, с другими коммунистами, которые остались в городе.
Нина смотрела на Ольгу Осиповну широко раскрытыми глазами.
— Почему вы так думаете?
— Не оставят они нас в покое. Появится еще раз листовка — и все. Придет наша очередь идти под дулами автоматов в лес…
— Зачем же вы ждете этого страшного дня? Уехали бы куда-нибудь или ушли в леса к партизанам.
— Куда мне… с моей ногой. Не гожусь я для партизанских походов. А уехать можно было бы, да дела не пускают.
— Какие дела?
— Ну… всякие. Старики родители, вы с Лялей. Как я вас всех оставлю?
— Если вам грозит такая опасность, не думайте о нас. Мы как-нибудь проживем.
Ольга Осиповна обняла девушку.
— Сейчас только ты говорила, что не знаешь, как будете жить без деда.
— А теперь я вам говорю, тетя Оля: уезжайте. Проживем как-нибудь. Вы сами сказали, что есть люди, которым еще хуже, чем нам.
Ольга Осиповна крепко прижала к себе Нину.
