исполнители. Более никаких поисков он предпринимать не стал. Убедился только, что нет фотографий на второй полке, нет кассет магнитофонных, нет записных книжек. Теперь это вещдоки. А он все же надеялся взглянуть еще раз на несбывшееся и послушать звуки той давней ночи.
Минут тридцать он раскладывал и расставлял вещи, валявшиеся в беспорядке повсюду. Наконец остался удовлетворен. Включил телевизор. Поисково-спасательные мероприятия были затруднены сильным туманом и резким похолоданием, но уже сейчас можно было сказать, что уцелели единицы. Предполагается диверсия. Это значит, что все сказки армии и правоохранительных органов о раздавленном гнезде террора и уничтоженных боевиках, об аресте всех причастных не более чем сказка, в панике сочиненная специалистами по дезинформации. Сегодня состоится экстренное заседание правительства. Введение чрезвычайного положения ожидается сегодня к вечеру, так как требуется некоторая подготовительная работа, но уже сейчас совместные патрули несут дежурство на вокзалах и в местах жизненно важных…
Возвращение его сейчас, несомненно, таким же экстренным образом обсуждается в родной конторе. Далее пока информация уйти не могла. Но уйдет вскоре. Брать его, естественно, не станут. Возьмут под наблюдение, совершенно открытое, иначе есть шанс опять его, Юрия Ивановича, потерять, что совершенно недопустимо. А он, Юрий Иванович, вообще-то зачем вернулся?
Утешало одно — зеленая улица и открытые дороги по всем степеням свободы передвижения. Но при попытке исчезнуть, наверное, убьют. Сомневаться не приходилось. Он даже не стал выглядывать в окно, смотреть на наружку. Просто посидел в своем кресле минут сорок, закрыв глаза, забыв обо всем. Потом стал собираться в путь.
«Жена аптекаря, вся в папильотках, с утра поет…» Или как там? Он вышел во двор, потом на улицу со звучным и неизменяемым названием, помедлил, сел в автобус, добрался до метро.
На станции «Дыбенко» в автобус садиться не стал, взял частника, заведомо не подставку, для чего пришлось потрудиться.
— В Жихарево, брат.
— Сорок тонн.
— Есть такая партия.
На шоссе частенько встречались автоматчики и машины характерной принадлежности. Погода стояла чудесная, предзимняя, дорога, однако, не заледенела.
— А что, брат, на торфа не заедем?
— Это куда?
— Это по поселковой дороге километров десять.
— Деньги вперед.
— Брат, людям верить надо. Вот тебе полтинник. Там постоим недолго и опять в город. Устраивает тебя?
— Не устраивает. Места мне незнакомые, глухие.
— Брат, вот тебе мой ствол. Он заряжен. Так что ты в безопасности.
— Иди ты. Никуда вообще не поеду.
— Поедешь, брат. Я из РУОПа. Могу тебя мобилизовать. А я деньги плачу. Вот удостоверение. Смотри.
— Так бы сразу и сказал. Стоять долго будем?
— Нет. Две минуты. Посмотрю только на одно место — и назад.
— Ты пистолеты свои забери. Едем. А деньги давай. Странный ты мент, нехарактерный. Но это меня не касается. А может, и не мент вовсе. Но ствол есть ствол.
На торфах Зверев обнаружил мерзость запустения. Сорваны были в «поселке будущего» въездные ворота, на стенах домиков отчетливо виднелись следы пулевых попаданий. Гильзы валялись кругом. Стояли укором и предостережением столбы линии электропередачи, но кабель так и не был натянут, валялся рядом. И тут Зверев почуял запах дыма и супа. Он огляделся. Над одним из домиков вился дымок.
— Ну что? Насмотрелся? Едем?
— Подожди, брат. Визит вот нанесу.
Хоттабыч вжался в стену, готовый бежать или просить пощады.
— Здорово, старик. Ты что тут делаешь?
— Витек! Витек! Наших побили всех. Кое-кто, правда, просочился, ушел.
— Кто побил? Как? Ты-то откуда знаешь?
— Да как откуда? Люди пришли, люди ушли. Рассказали. Окружили поселок солдаты, менты. Потребовали всем сдаваться. Дело под вечер было. Это когда Охотоведа в бункере шлепнули.
— А кто сказал, что шлепнули?
— Как кто? Опознали его. Он за бункер бился с другими бомжами. Погиб. Тогда стали чесать все его городки. Все ночлежки в городе закрыли.
— Чтобы ты знал, дед, Охотовед жил, жив и будет жить. Но я тебе этого не говорил. Короче, все побоялись сюда идти жить, а ты нет?
— А что мне будет? Я приполз сюда. Денег на автобус заработал и приполз. Крыша есть. Торфа немерено. Буржуйку соорудил. Тут и аппарат сварочный остался. Автоген. Я умею.
— Дед, а что тут было-то?
— Некоторые сдались солдатам. Некоторые бежали и их поймали. Некоторые ушли. А человек шесть осталось биться. Было у них четыре ствола.
— С кем, дед?
— Сам понимаешь с кем.
— А ты?
— А я тебя ждал. Ты мне обещал билет в Хабаровск.
— Теперь ты, дед, в Хабаровск не поедешь. Теперь тебя арестуют, как только я уеду, и начнут из твоей шкуры ленты резать. Ты зачем сюда приперся, старый дурак? Это же невероятно.
— Ты мне билет дашь или нет?
— Вот тебе деньги, дед. Здесь «лимона» два. Они мне вовсе теперь не нужны.
— Давай. Ничего со мной не будет.
— А не пропьешь?
— Нет. Я в Хабаровск поеду.
— Ну, счастливого пути. Я сейчас выйду, в машину сяду. Как ты из дома выползешь, я не знаю. Был бы Телепин под рукой, он бы тебе помог.
— Телепина-то не будет. Труп его нашли в «Праздничном».
— Шутишь?
— Нет. Говорят, он ракету наводил.
— Дед, ты отползай. Я не знаю как, но отползай.
— Ага. Сейчас только супу поем. Выпить не хочешь?
— Я, дед, баночную не любил никогда. Ты уж извини.
Зверев вышел из домика. Машина стояла на месте.
— Ну, брат, в город. К Финляндскому вокзалу. А там расстанемся.
— С трудом, но верится.
Сопровождала Зверева на этот раз красная «Нива». Она была заполнена служивым народом под завязку. У поворота на Разметелево появилась еще и группа поддержки в виде голубой «шестерки». Так они и въехали в город.
— Не тебя ли пасут? — осведомился «брат».
— Трудно сказать. Может быть, да, а может быть, нет.
— А мне теперь что делать?
— Довезешь меня — и свободен.
— Ты уверен?
— Конечно. — Он и сам хотел в это верить.
Остановились на привокзальной площади. Зверев порыскал по карманам и, к своему удивлению, нашел еще пятьдесят тысяч.
