— Да.
— Назови.
— Бухтояров.
— А твоя фамилия как?
— Зверев.
— Какой сегодня день недели?
— Среда.
— Уже четверг. Где сейчас Бухтояров? Где Охотовед?
— Не знаю.
— Зачем пришел сюда?
— Сделать заявление.
— Делай.
— Только представителю власти.
— Какой власти?
— Законной.
Первый укол ему сделали под утро…
Три красных солнца поднялись над соснами, повисли, стали приближаться, опалили верхушки деревьев, и нестерпимо жаркий туман принял Зверева в свое лоно. Наконец, три светила, три угля горящих, три горелки газовых, вдруг оторвавшихся от плиты вместе с пламенем, образовав нестерпимый букет, вошли, приблизились к его лицу, опалили ресницы, пламя нашло глазницы и потекло в них…
— Ну, хорошо тебе, Зверев? Комфортно?
— Хо-ро-шо…
— Ты меня видишь?
— Вижу.
— Молодец. Значит, и слышишь. Тогда, чтобы видеть и слышать в дальнейшем, скажи, зачем пришел к нам, где сейчас Бухтояров, хотя у него другое имя, что ты хотел сказать Хозяину.
— За-я-вле-ние…
— Так заявляй!
— Только ему.
— Вот видишь, и речь вернулась. Что там с ним? Продолжим? Хорошо. Уведите его. Чаю. Пусть поспит немного. Следить за пульсом. Чтобы не откинулся.
Примерно в полдень его повели в подвал опять.
— Юрий Иванович, делайте ваше заявление.
— Только Хозяину.
— Ценю вашу настойчивость.
Укол.
На этот раз горели только две лампы в подвале, и оттого, наверное, ему легче было переносить это адово пламя. Только вот ему ввели еще что-то. Ему нестерпимо хотелось говорить, петь, общаться. И чем больше он говорил, тем легче было переносить жар, как будто язык его вырос, вывалился и превратился в чудесное опахало. Ветром спасительным овевало его от движений языка.
— Где Охотовед?
— Ага! Он недалеко, он скоро будет, не расстраивайтесь, он недалеко! Ха-ха-ха-ха! Он непременно будет.
— Как его фамилия настоящая? Ты знаешь? Ты давно его знаешь? Где вы должны встретиться? Говори адрес!
— Есть, есть адрес! Только не уходите! Я знаю адрес. Мне нужно с кем-то говорить. Я скажу адрес.
— Говори!
— Гороховая, два, а может быть, четыре.
— Так два или четыре?
— Четыре. Конечно, четыре. И квартира сорок шесть!
— Что ты несешь, Зверев? Что ты хотел сказать Хозяину?
— Сделать заявление!
— Делай!
— Только ему.
— Ты понимаешь, он тебя выслушает. Ему только сейчас недосуг. Ты мне скажи. Ну, брат, что ты хотел ему сказать?
— Сделать заявление.
«В район катастрофы я попал в 05 часов 37 минут, то есть через два часа после катастрофы. К тому времени в районе работали вертолеты МЧС, Ленинградского военного округа, рыбаки. Количество людей и плавсредств было достаточным, но ситуация усугублялась сильным туманом и резким похолоданием, наступившим накануне вечером. Со времени катастрофы до времени прибытия первых спасательных судов прошло порядка полутора часов. Все это время рядом находился катер сопровождения, который принимал пострадавших.
Пассажиры „Репина“, как потом выяснилось, находились в состоянии сильного алкогольного и наркотического опьянения, что привело к очень большому количеству жертв. Команда, очевидно, поддалась всеобщей эйфории и также участвовала в оргии. К моменту моего появления в месте катастрофы было поднято на борт всего пять членов команды и семь пассажиров. Некоторые члены команды заявили, что „Репин“ был потоплен в результате торпедной атаки. Вначале никто не обратил внимания на эти реплики, их списали на стрессовую ситуацию.
После первого же погружения оперативной водолазной группы ЛенВО водолазы заявили, что ниже ватерлинии в корпусе „Репина“ обнаружены пробоины как по левому, так и по правому борту. Внутренности теплохода разворочены взрывом, и почти все пассажиры, таким образом, погибли, так как „Репин“ затонул практически мгновенно. Мною был вызван представитель военного командования, который отнесся к сообщению с недоверием, но после изучения всех обстоятельств доложил вышестоящему начальству. Дополнительные вертолеты приступили к осмотру акватории озера, специальные катера, оборудованные аппаратурой противолодочного поиска, вошли в озеро. Утром туман рассеялся, и в девять часов ноль семь минут в сорока километрах южнее Олонца была обнаружена на мели подводная лодка К-67. Поскольку к тому времени я находился в помещении объединенного спасательного штаба на о. Коневец, то слышал запрос военного командования по месту приписки лодки. Это был город Балтийск. После этого меня попросили покинуть помещение. К вечеру, точнее, к девятнадцати часам оперативные мероприятия по спасению пассажиров и членов команды „Репина“ были прекращены».
«В полдень мы получили вводную — приметы членов экипажа лодки К-67. По оперативному запросу выяснилось, что последние члены экипажа, уволенные в запас, до мест проживания так и не добрались. По факсу были получены их фотографии и приметы. В состав группы ввели офицеров-подводников, знавших экипаж „летучего голландца“ лично и сейчас проходивших службу в Кронштадте. По всей видимости, экипаж К-67 вступил в преступный сговор с некоторыми руководителями базы в Балтийске и далее вместе со своей лодкой, числившейся списанной и утилизованной, совершил тайный переход в Ладожское озеро, хотя как такое можно было осуществить, представляется с трудом. Также непонятна была их мотивация. Предполагалось, что уничтожение „Репина“ — не что иное, как заказное крупномасштабное убийство. В связи с этим предполагалось, что среди членов экипажа К-67 могли находиться граждане, ранее проходившие по делу об убийстве эстрадных звезд. Их фотографии и приметы также были розданы личному составу. В тринадцать часов мы приступили к прочесыванию района силами одной роты. Успех дела был сомнителен, так как прошло уже достаточно много времени с момента, когда преступники покинули лодку.
В четырнадцать часов в глухом лесу в сорока километрах юго-восточнее Сясьстроя было обнаружено
