Ритуал, стало быть. Так они сами себе и выбрали планиду.
— У них же семьи. Детки.
— Они вроде полицаев. И деткам их лучше про их родителей забыть.
— Круто. Значит, и я полицай?
— Насчет вас не могу сказать. Время покажет.
— Экий вы, брат, бескомпромиссный.
— Какой есть. Дождались мы «Репина».
— А перепутать не могли?
— Этот плавучий бордель перепутать было ни с чем невозможно. Весь в огнях. На верхней палубе концерт. Внизу, по всей видимости, блуд.
— Вы что же, всплывали?
— А кто нам мог помешать? Перископ аккуратно высунули, всплыли чуть позади. И я стал готовить атаку.
— Значит, вы приняли на себя командование.
— Так точно. Катер с охраной петлял вокруг да около. Когда он ушел на левый борт, я всплыл и из надводного положения точно в середину. Распорол «Репина». Потом погрузился, перешел ему под левый борт. Суденышко то охранное несуразное перешло на правый. «Репин» уже горел, он сразу остановился. Запаниковал, но на плаву держался. И тогда я из-под воды вторую им в левый борт вложил. Примерно в то же самое место. И расколол его. Быстро потом потоп «Репин».
— И дальше вы что стали делать?
— А дальше начались дела серьезные. Катера к утру вошли в Ладогу. Стали нас искать. Вертолеты.
Дно ладожское все в покойниках. В прошлую войну много нашего брата потопло. Да и раньше. Самолетов немерено. Отлежались бы. Но современное оборудование, которое на катерах, нам недолго давало прыгать. А пока была возможность, решили бросать нашу лодку, чалиться к берегу и уходить. Пока нам не перекрыли все ходы и выходы. Часу в девятом всплыли, осмотрелись и легли на мель. И ушли. Мне Бог не дал.
— И куда же вы хотели уходить? Где потом собраться?
— А этого от меня не услышите. Теперь товарищей моих вам не достать.
— А того, что вы похоронили?
— А что же я его брошу? Вам на растерзание?
— А убил его кто?
— Самострел. Нервы не выдержали. Слезу пустил и застрелился.
— Как докажете?
— Доказывать вы должны. В камеру меня отведите…
Весна следующего года
Холод глубин и небес нашел Зверева. Тот холод, что жаден. Тот, что ожидает заблудшую плоть, иссушает ее, проникает внутрь и становится самой плотью, холодной и бесчувственной.
Вместе с креслом своим, последним земным пристанищем, к которому был привязан постыдными ремешками, вместе с уже не нужными датчиками, свисавшими с него подобно корням злого дерева, поджидавшего его так долго и наконец доставшего грязными щупальцами, он поднимался вверх, и стены с потолком, служившие ему застенком, тюрьмой добровольной и бесславной, не могли помешать этому парению.
Ветер с небес, ветер Млечного Пути, долгожданный, несущий избавление от боли, шевелил слипшиеся волосы на непокрытой голове Зверева, и спекшиеся губы кривились в усмешке, благодарной и жуткой.
И странным было то, что он обретал с каждым мигом силы и желание встать на ноги и идти — туда, вверх, где звездный путь источался, становясь пылью времен, пылью смысла и желания. Он приподнял руки, оторвал их от подлокотников, повернул ладонями вверх и осмотрел с удивлением. А потом вдруг встал, и жуткий трон его отлетел, как простой табурет. Зверев пошел…
Времени не было. Был только Млечный Путь и истерзанный милиционер, уходивший на свое последнее дежурство. Потом он понял, что уже не один на этой зыбкой и прекрасной тропе, и оглянулся. Женщина шла чуть позади и держала в руке яблоко. Он знал ее имя, но не мог вспомнить его, как ни старался.
Зачем она здесь? Звереву не нужен был больше никто. Он, как зверь, обиженный хозяином, уходил по зимней лесной дороге. Так-то вот. Хозяином. Он зацепился за это слово. Оно что-то значило. Оно могло ему сейчас помочь. Только он же не просил ни от кого помощи.
Гражина, по щиколотку утопая в звездах, тянулась к нему, протягивала яблоко, а он не хотел этого, не должен был соприкасаться с плодом земным и необъяснимым. Он знал, что произойдет сейчас, и оттого закричал, но это было бесполезно и неостановимо… Она бросила яблоко, но как-то неудачно, оно медленно плыло мимо Зверева, уходило в сторону, уменьшалось, и он все же потянулся за ним. И сорвался вниз, напоследок пытаясь ухватиться за зыбкие перила, но не смог и, кувыркаясь, захлебываясь абсолютным холодом и мраком, стал исчезать.
…Бухтояров вел «рафик» все семьдесят километров, до поворота к объекту «Клен», куда и доставили Зверева люди Хозяина. «ЗИЛ» бухтояровский остановиться у этого поворота не мог, могло возникнуть недоразумение, и потому они проехали еще километра два и только потом остановились. За рулем Хохряков, в крытом кузове шесть бойцов его «сопротивления». Сейчас Хозяина на даче не было. Значит, объект охранялся по облегченному режиму. Это давало шанс. Бухтояров решил готовить штурм. Поставив аккуратно посты на выезде с объекта на трассу и организовав связь, он стал перебрасывать в район силы, достаточные для штурма. На уцелевшие после карательной акции объекты «Трансформера» поступил сигнал «Гвоздика».
Бухтояров ждал Хозяина двое суток. И совершеннейшей насмешкой стало сообщение по «Маяку» о том, что Хозяин вылетел по государственным делам в Брюссель. Значит, Зверев более не был для него интересен. Иначе только вселенская катастрофа могла бы помешать этому высокопоставленному чиновнику, непосредственно курировавшему нечистую программу, широкомасштабные опыты с применением психотропных средств, глумление над собственным народом, выполнить свое обещание — растворить милиционера, отбившегося от рук, в соляной кислоте. И это не было аллегорией…
Зверев стал тем слоном в лавке (где на полках реторты и волшебные порошки), который произвел в ней разгром. Причем дверь в эту лавку древностей ему показал и приоткрыл не кто иной, как бывший резидент советской разведки в одной из восточных стран, отказавшийся воссоединиться с облаками над вишневыми деревьями, не принявший «достойную» возможность ухода — измену, а вместо этого тайно вернувшийся в Россию и построивший какое-то несуразное подполье из человеческого полуфабриката, предназначенного для цивилизованного устранения с помощью лицемерного уюта теплотрасс и обильного технического спирта, разлитого в бутылки со слезоточивым названием — «Русская».
Все было просто как апельсин, как ежик в тумане, как пуля в затылке после контрольного выстрела. Жители чердаков и подвалов были вне колдовского поля — они не смотрели телевизор или смотрели редко и нерегулярно по той простой причине, что смотреть было просто нечего. Свет в подвальном оконце — свет в конце туннеля, на другом конце которого выход. Зверев по стратегическому замыслу Хозяина должен был вывести его на Бухтоярова.
Кандидатура этого то ли опера, то ли следователя обсуждалась на Совете безопасности и была принята после некоторых колебаний. Этим и объяснялось беспрецедентное нарушение субординации и уголовно-процессуального кодекса, когда грандиозное дело общероссийского масштаба вел простой Юрий Иванович. Даже когда он был как бы искоренен, кремирован и захоронен, он все равно вел это дело.
Бухтоярову удалось поставить коммерцию так, ввести в дело ни о чем не подозревающих партнеров настолько удачно, что его предприятие могло еще долго оставаться на плаву. Даже сейчас, после разгрома всей структуры, какие-то сегменты, осколки и очаги продолжали работать автономно. На ту работу, которой
