— И как прошли, гладко?
— Да нет. На порогах, пониже Шлиссельбурга, подсели.
— И что?
— Часа три возились. Потом тросами подцепили лодку и кран ее чуть приподнял. И прошли.
— Это же черт знает что такое. И что, никто при этом не проходил мимо?
— Проходили. Любопытствовали. Да ночи под зиму темные. А утром в Ладогу вошли, дотелепали с баржей нашей до глубины подходящей и легли на дно. Отлежались, а потом пошли в настоящий док.
— А разве есть такой?
— Конечно, есть. И неплохой. С той стороны до войны финны сидели. У них там чего только не было! После наши спецы опыты какие-то ставили. Радиация. Местные в тот угол не суются. Хотя рыба там знатная.
— А вы, стало быть, сунулись?
— А нам терять нечего. Мы в походах рентгенов поболе набрали. Так-то вот.
— И в док этот как прошли?
— Элементарно. В шхерах аккуратно пришлось идти. А после вошли в канал, там боксы с потолками высокими. Гидравлика по сей день работает. Там и встали на прикол. Получили зарплату, суточные, прогонные. Подписали контракты.
— То есть Охотовед с вами оформил сделку по трудоустройству?
— Именно так.
— А жили где?
— Жили на «НП» финском. Там комфорт и электричество.
— На берег сходили?
— Конечно. Нас Охотовед возил на катерке. Потом забирал.
— И что?
— А то, что на лодке или на «НП» лучше.
— Вот тут подпишите. Да прочтите прежде, что вы так.
— И что изменится, если не так?
— Вы мне кажетесь человеком разумным.
— А я и есть человек разумный. Правда, русской национальности.
— А вы думаете, это на разум влияет?
— Еще как влияет.
— Ну, хорошо. Отдыхайте.
— Теперь объясните, пожалуйста, что, действительно на лодке обучались какие-нибудь трудные подростки, или, скажем, взрослые люди, или другие?..
— Никто обучиться ничему не успел. Дела у Охотоведа шли не так быстро. А люди эти должны были из бомжей быть.
— То есть как из бомжей?
— Это была одна из ступеней возрождения духа. И я это поддерживаю.
— То есть бросил, скажем, пить, ну, Константин какой-нибудь, оттянулся на торфоразработках, пришел в человеческий облик. А потом его на подводную лодку? Но зачем? Зачем и кому это нужно? Вы что там, к новой войне готовились?
— И к этому тоже. Ведь военных сборов давно не проходил никто. Даже тем, кто на службе, из живого ружья стрелять редко приходилось, если только в Ханкале.
— Вот-вот. А к этим территориям имел отношение-Охотовед?
— Да вот не имел, к сожалению. Если бы имел, то сейчас бы в Грозном другие начальники сидели. У Охотоведа ум государственный. И воевать он умел, как вы уже убедились.
— Ну, мы отвлеклись. Значит, должны были бомжи учиться мастерству подводника. А потом что? Неужели еще должны были лодки появиться? Или они на другие водоемы должны были отбыть в командировки?
— Это нам неведомо. Вы, наверное, про торпедную атаку хотите узнать? Так это я потопил «Репина».
— То есть как? А господин капитан второго ранга?
— Пал смертью храбрых при защите острова. Там и похоронен.
— И место можете указать?
— Могу. Да не укажу. Его потом перезахоронят. С почестями.
— В Союзе Советских Благодарных Бомжей? Или как вы хотели это назвать?
— Это нам неведомо.
— А скажите… Может быть, еще такие базы есть на Ладоге? Или на Балтике? Вот вы про островок какой-то изволили говорить. В Эстонии. Место можете по карте указать?
— Я тогда спал после вахты. Даже примерно не могу. Знаю, что маленький.
— А выглядит как? Ландшафт какой? Есть ли сооружения, дома? Другие острова рядом? Далеко ли от материка?
— Ночь была. Ничего не помню.
— А эстонских товарищей не запомнили?
— У меня зрительная…
— …Память плохая. Особенно на лица.
— На них, родимых.
— Хорошо. Давайте попробуем послушать про торпедную атаку.
— Вот это дело. До этого я только учебные цели поражал. А тут целый корабль. После того как спецназ штурмовал остров и мы отошли к доку, то хотели дождаться Ивана Владимировича. Он под конец один отход прикрывал.
— А что вы в этом бункере делали?
— Беседовали, ужинали. По вечерам.
— У вас что, был клуб?
— А почему нет? Культурно все было и чисто. А уж умных людей послушать было приятно.
— К этому мы еще вернемся. Давайте завершим рассказ о потоплении. Вижу, вам не терпится.
— Мне совесть очистить не терпится. Вертолеты над нами висели уже, но канал глубокий. Можно в погруженном состоянии выходить. Тем более, раннее утро. Глубина не просматривается. А так, естественно, увидели бы с воздуха. Вышли мы, через фиорды двинулись. Там в двух местах нужно было в надводном положении идти, метров по сто или сто пятьдесят, но Бог миловал. На острове бой еще шел. Отвлекся спецназ и летуны их. Потом отошли мы и на дно легли. Стали думать, как дальше быть. Отлежались. И все бы обошлось, если бы ночью, когда всплывали, по радио не услышали, что «Репин» с шоблой этой намеревается прибыть к месту погибели наших товарищей и надежд. Мы когда уходили, боезапас весь приняли. И для пушчонки, и обе торпеды. Я их перебирал накануне, профилактику проводил. Так что они были в порядке. Как знал.
— Так. Услышали. И решили топить. Кто был на лодке?
— Это я, естественно, знаю и помню, но только лучше убейте сразу, а не скажу. И пытку любую выдержу.
— Не сомневаюсь. Значит, о сообщниках рассказывать не собираетесь?
— Нет. Только не о сообщниках, а о товарищах. Точнее надо быть, гражданин начальник.
— У вас судимостей не было?
— Я из ПТУ сразу на флот. И так в нем по сей день нахожусь.
— Вы же списаны.
— Я начальниками списан. Бог им судья. А так я на флоте.
— Хорошо. Дальше.
— «Репин» судно старое. Еле живое. Еще год-другой, и все. Его не жалко.
— А людей? Команду? Охрану?
— Рейс был коммерческим. Значит, люди эти добровольно поплыли с попсовиками на костях плясать.