— Пьер-Джорджо никогда не употреблял наркотиков, — резко возразила Анна, потушив сигарету.
— Откуда у вас такая уверенность?
Действительно, откуда? Как она могла гарантировать, что Пьер-Джорджо никогда не употреблял кокаин?
— Я не знаю, — откровенно призналась она.
— Вы не можете отрицать вероятной гомосексуальности и можете утверждать, напротив, относительно предмета гораздо более тяжкого и деликатного, — заметил юрист.
Анна закрыла лицо руками и расплакалась.
— Извините меня, адвокат. Я растеряна и огорчена. И главное, я очень хотела бы помочь другу, который столько сделал для меня.
Адвокат Аризи успокоил ее улыбкой.
— Я полностью отдаю себе отчет в вашем душевном состоянии. Но мне в самом деле нужно ваше сотрудничество.
— А если кто-то просто пытался скомпрометировать его? — предположила Анна, осушив платком слезы.
— Это вполне возможно, — согласился адвокат.
— Его молодой друг? — предположила Анна.
— Не исключено, — пожал плечами Аризи.
— Но почему?
— Всегда есть причина, чтобы предать, — ответил он. — А когда ее нет, ее выдумывают.
— Известно что-нибудь об этом Лучано Кремонези?
— Практически все.
Анна закурила новую сигарету.
— Он актер, верно?
— Актер, подающий надежды, гомосексуалист, наркоман. Он был задержан несколько дней назад, а потом необъяснимым образом отпущен. Возможно, в обмен на донос. Не исключено, что он обменял свою безнаказанность на голову нашего друга.
— Это месть?
— Возможно, месть отвергнутого любовника. В непостижимых лабиринтах человеческой души встречаются иногда самые отвратительные виды гнусностей.
Анна взглянула на стену напротив, где висела картина, изображающая мирную деревенскую сцену.
— Возможно, это моя вина, — сказала она. — Пьер-Джорджо пришлось расстаться с ним, когда я попросила меня приютить. Помнится, я видела мельком молодого человека, который уходил, когда я явилась к Комотти.
— Не берите на себя вину за то, в чем вы не виноваты. Но что-то вы можете сделать. Судя по вашему первому роману, у вас есть фантазия и хорошо развито воображение. Вы могли бы выдумать какую-то правдоподобную причину, чтобы оправдать отсутствие Комотти в редакции. Всего на несколько дней. К счастью, завтра суббота. В воскресенье выходной. В общем, постарайтесь сделать все, чтобы не взбудоражить издательство.
— А не могут туда позвонить из квестуры?
— В квестуре не спохватятся до вторника. Вы выполняйте свою задачу. А об остальном позабочусь я сам, — решил адвокат.
— Пьер-Джорджо — это человек, которого я очень люблю. Я бы все сделала, чтобы спасти его, — сказала Анна.
— Если понадобится ваше непосредственное вмешательство, я дам вам знать.
— Мне кажется, вы настроены оптимистически, — заметила она. — Словно у вас припрятан козырь в рукаве.
Аризи улыбнулся.
— В курии есть один человек, очень влиятельный, к мнению которого прислушиваются. Монсеньор Себастьяно Бригенти. Я обращусь к нему. Он друг и наш земляк.
— А также друг Монтальдо, — обрадовалась Анна. — Он крестил последнюю дочь Эдисона. Но я знаю, что его нет в Милане. Думаю, он находится в Швейцарии.
— Это не проблема. У церкви длинные руки, они дотягиваются далеко.
Глава 3
Монсеньор Себастьяно Бригенти был разбужен робким «Доброе утро», которое прошептала бесшумная монашеская фигура. Для сестры Имельды поручение будить по утрам прелата было честью, к которой она еще не привыкла. Этот важный человек, который, в некотором смысле, был под ее опекой, внушал монахине глубокое почтение. Ради монсеньора Себастьяно Бригенти сестра Имельда готова была умереть.
Себастьяно открыл глаза.
— Доброе утро, сестра Имельда, — прошептал он.
Маленькая монахиня неопределенного возраста, с осунувшимся лицом и внимательным пытливым взглядом открывала в его комнате ставни.
— Будь славен Иисус Христос, — ответила она, повернувшись, и тихо вышла из комнаты.
Прелат поднялся. В комнату проникал мягкий свет дождливого утра. Было половина шестого. Он подошел к окну и посмотрел на двор, залитый водой. Несколько часов глубокого сна было достаточно, чтобы вернуть ему силу и ясность ума.
Одеваясь, Себастьяно вспомнил о встрече, запланированной на день.
Самым важным было свидание с профессором Антонио Мингарди, итальянским политэмигрантом, который пользовался большим влиянием среди интеллигенции, противостоявшей фашистскому режиму и еще питавшей иллюзии относительно того, что можно преобразовать систему изнутри, отстранив от власти дуче и его приближенных. Монсеньор Бригенти помогал ему, несмотря на риск, поддерживая контакты с римскими и миланскими друзьями, готовыми принять участие в этом деле.
Его присутствие в Лозанне не было случайным. Он сам упорно добивался, чтобы его перевели в этот швейцарский город. К этому решению, одобренному курией, его подталкивало стремление быть далеко от Эстер.
Мысль об этой женщине, которую он по-прежнему любил, и о маленькой Лоле не давала ему покоя. Себастьяно и раньше не раз приходилось делать тяжелый выбор и противостоять жизненным трудностям, но чувство, связывающее его с Эстер, было самым суровым испытанием, которому он подвергался когда- либо в своей жизни.
Себастьяно Бригенти родился в Бергамо и был единственным и последним потомком богатой и могущественной семьи фабрикантов оружия. В том возрасте, когда юноши его положения обычно веселятся и наслаждаются жизнью, Себастьяно неожиданно решил пойти в семинарию, повергнув в замешательство и уныние своих родителей и друзей. Он стал хорошим священником. Его способности, ум и громкая фамилия способствовали быстрым успехам на пути к вершинам церковной иерархии. А его умение здраво мыслить и проницательность в решении самых трудных проблем сделали из него весьма заметную фигуру. После нескольких лет, проведенных им в Ватикане, Рим направил его в миланскую курию.
— Времена тяжелые, — сказал ему на прощание его наставник. — Мы полагаем, что епископ Милана нуждается в таком человеке, как ты.
— Поручение нелегкое, — заметил Себастьяно. — Смогу ли я быть на высоте положения?
— Ты справишься, — отечески улыбнулся ему монсеньор. — Но прежде, я думаю, тебе не помешает небольшой отпуск. Ты много работал в последнее время. Слишком много даже для такого крепкого человека, как ты, — заключил он, сравнив с легким вздохом свою хрупкую старость с мощной
