которое вызывает в памяти блеск какого-то старинного парижского спектакля. Красивая, умная и хорошая журналистка, — польстил он мне, одарив самой блестящей из своих улыбок. — Я согласен, что с вами поступили несправедливо, и вы незаслуженно пострадали. В этом у меня нет никаких сомнений.
У меня вырвался вздох облегчения: я даже не надеялась так сразу, так легко найти поддержку с его стороны.
— Но я не могу ничего сделать для вас, — продолжал Монтальдо, к моему изумлению. — Хотя и абсолютно убежден, что материалы, опубликованные вами, справедливы. Я знаком с человеком, о котором вы написали, и знаю, что он намного хуже, чем это явствует из вашей статьи, но…
— Но что? — спросила я с наивностью школьницы.
— … Но часто побеждает не тот, кто прав, а тот, кто прячет нож в рукаве. А у вас ножа нет, — заключил он.
Разочарование и ярость охватили меня, и, не думая ни о какой дипломатии, я выпалила, отчеканивая каждое слово:
— В таком случае кто же тогда вы, доктор Монтальдо?
Мой вопрос его не смутил. Он слегка наклонился вперед, ударил себя по лбу указательным пальцем и сказал:
— Видите вот здесь эту маленькую ямку, которую обозначили морщины?
Я взглянула на указанное им место.
— Это некая особая отметка, — пояснил он. — Она как третий глаз у жителей Тибета. У всех членов нашей семьи есть такая. Но в данном случае речь идет не об отличительном знаке высшей расы, а об умении смиряться с неизбежным. — Эмилиано дружески улыбнулся мне.
Я оказалась неготовой к такому обороту, и неожиданная краска залила мои щеки. Ярость, досада и изумление увеличивали мое чувство бессилия.
— Что же вы мне посоветуете? — растерянно пролепетала я.
Откинувшись на спинку кресла, обитого кожей, он принял почти отеческий вид.
— Найти хорошего адвоката, который бы добился для вас максимума при увольнении. Ведь, по сути дела, вы правы. Так что… — сказал он, разведя руками.
— Адвокат Каттолика подойдет? — спросила я механически.
— Дорогая Арлет, я сказал «хороший адвокат», а не тот, который является поверенным и другом нашей семьи. Нет, с ним вы ничего не добьетесь, лишь напрасно потратите время.
Эмилиано поднялся из-за стола и подошел поцеловать мне на прощание руку. Неожиданно я испытала странное волнение.
Был яркий день в конце сентября, и солнце, которое врывалось в кабинет, высвечивало на стене напротив нежного Утрилло.[1]
— Вы удивляетесь, — спросил он, — почему происходят подобные вещи? Такая наивность делает вам честь. Вы еще молоды, — проговорил он с оттенком сожаления, — и наивность вам идет. Вы, наверное, решили, что мир должен ужаснуться от такой несправедливости. Но это не так. Мы живем в 1980 году, в конце двадцатого века. Афганистан в огне, Иран воюет с Ираком, вокзал в Болонье стал свидетелем страшной бойни, и пресса бесстрастно комментирует все это…
— Я не считаю себя настолько наивной, чтобы выслушивать этот перечень общих мест, — нахально перебила я.
Его улыбка стала еще шире.
— У вас способность удивлять меня, — весело сказал он. — Тогда вы, скажем так, — невольная жертва деловых интересов семьи Монтальдо, — снова начал он. — А это могущественная компания. Некоторые ваши коллеги, зачастую более высокого ранга, были принесены в жертву интересам семьи. Так что в вашем случае нет ничего особенного.
Я знала, что Монтальдо совершенно лишены щепетильности, когда дело идет о деньгах и власти, но я надеялась, что хотя бы этот представитель семейства хищников не такой, что есть хотя бы одно человеческое существо в этой стае волков. В какой-то степени он и казался таким. Поговаривали, что на него косо глядят остальные, что ближайшие родственники недовольны тем, как он ведет дела.
Прощаясь, Монтальдо ласково обнял меня за плечи. От этого прикосновения я испытала внезапное волнение, мне захотелось вдруг прильнуть к его широкой груди, обвить руками его шею.
— Я еду завтракать, — сказал он, глядя на меня своими голубыми глазами, которым отблеск солнца придавал какой-то особый, трудноуловимый оттенок. — Хотите составить мне компанию?..
Я понимала, что Монтальдо хочет сделать меня своей любовницей, и я лишь увеличу число его сердечных побед. Но я не могла устоять.
С тех пор мы не расставались с ним пять лет, до самой его смерти. Мне было тридцать, но в объятиях Эмилиано я впервые узнала всю страсть и сладость этой нежданной любви. Он тоже всерьез влюбился в меня. Мы были счастливы, но нам пришлось преодолеть сопротивление моей матери и всей его семьи. Но кто особенно ожесточился против нас, так это Лола, его младшая сестра, которая и была виновна в моем увольнении. Именно она, а не Джейн, его жена-англичанка, отравляла нашу жизнь больше всего.
После смерти Черного Лебедя судьба словно бы отомстила им всем. Издательство «Монтальдо» потерпело финансовый крах. Былого гиганта теперь терзали шакалы и стервятники. Я не мстительна и не могу сказать, что получаю удовольствие от их неудач, но мне кажется, что они это заслужили.
В течение нескольких лет я не могла поверить, что Эмилиано умер. Казалось, что он уехал куда-то далеко-далеко, но может вернуться ко мне в любой момент. К тому же я ведь не видела его мертвым.
Известие об этой трагедии застало меня в Испании самым простым и жестоким образом. В то сверкающее июльское утро я завтракала в своем номере в отеле «Принцесса София» в Барселоне и, рассеянно листая газету, вдруг увидела его фотографию под заголовком: «САМОУБИЙСТВО ИТАЛЬЯНСКОГО ИЗДАТЕЛЯ ЭМИЛИАНО МОНТАЛЬДО». Никто из семьи не позаботился, чтобы сообщить мне об этом.
Помню, в порыве отчаяния я швырнула в зеркало чашку с кофе и при звоне осколков поняла, что разбились все мои мечты. Я никогда не думала, что наша любовь закончится подобным образом. Я отдала Эмилиано мою жизнь, все мое будущее, а он так внезапно предал меня. Наш ребенок шевелился у меня под сердцем, и мне вдруг захотелось, чтобы, когда он родится, на лбу у него была маленькая ямка — тот же знак, что у его отца.
Прошли недели, месяцы, годы. Горе и ярость превратились со временем в глубокую и мучительную боль. Я продолжала жить и писать. Без страсти, без вдохновения. Это была единственная работа, которую я умела делать и которая позволяла мне как-то существовать. Мне было сорок лет, и я вернулась к тому, с чего начинала в далекие времена. Мне поручали самые мелкие и самые скучные дела. Равнодушно смотрела я на своих более молодых коллег, полных честолюбия и священного рвения, которые справа и слева обходили меня, не задев даже локтем. Да я и сама отходила в сторону, давая им дорогу.
Иногда в качестве награды за мою безропотность и смирение меня посылали куда-нибудь в качестве специального корреспондента. Но и там я занималась вещами неинтересными, которых мои более ловкие коллеги старались избегать.
В тот раз меня послали на медицинский конгресс в Римини. Я должна была описать «основные генетические причины, которые кодируют производство и умножение протеина фиброклетки миокарда». Очень интересно, не правда ли?
Мне надлежало перевести на общепонятный язык то, что специалисты скажут и напишут в своих докладах. Дело требовало терпения, ответственности, профессионализма и при этом не приносило никакой славы.
Прошло пять лет после смерти Эмилиано. За это время я ни разу не возвращалась в те места, где была когда-то так счастлива с ним. Я могла бы найти оправдание, чтобы не ездить туда, но я просто положилась на судьбу, перед которой всегда смирялась.
Майское солнце было уже горячим, а пахнущий морем воздух еще хранил весеннюю свежесть, когда я припарковала машину на стоянке возле такого памятного в моей судьбе «Гранд-Отеля», не столько гостиницы в стиле «прекрасных времен», сколько памятника культуры, запечатленного фантазией Феллини в нескольких самых знаменитых его фильмах. На террасе второго этажа флаги европейских стран лениво полоскались по ветру.
Нетронутая чистота фасада вернула меня в прежние времена. Все осталось таким же, словно не
