– В таком случае – я ваш.
Рабочие стали расходиться.
Синельников, о чем-то разговаривая с секретаршей, прошел мимо Воронова, не прощаясь. Лукашин, наоборот, задержался и, пожимая на прощанье руку Воронову, одобрительно заметил:
– Хвалю, деятель, хвалю! Ответственное дело взял на себя. Только, чур, пока не подбивать другие участки. Посмотрим на твой эксперимент. Смотри не подкачай! – И, погрозив пальцем, пошел к машине, где его поджидали Синельников и секретарша.
Когда Воронов остался один, к нему неожиданно подошла Катя. Она как-то неестественно опустила руки по швам и сказала, чуть нагибая голову, словно кланяясь:
– Я теперь жалею, что ушла от вас. Но все равно, спасибо вам за все. Вы прекрасный человек! И если вам будет трудно, если потребуется чья-то помощь – позовите, я всегда приду, – и она побежала прочь, не дожидаясь его ответа.
8
Никакой тетки в Красноярске у Кати не было. И в жизни никогда не была она в этом городе. И тетку, и Красноярск она выдумала для Воронова. Нельзя сказать, чтобы сделала она это с умыслом… Просто у нее была пора, когда она играла роль бойкой десятиклассницы. Она всегда кого-нибудь играла. Перед родителями-педагогами, жившими в далеком городе Златоусте, она играла роль педагога. «Мы, Ермолюки, люди твердого характера, – говорила она. – И фамилия у нас мужская. Катерина Ермолюк звучит мужественнее, чем какой-нибудь Иван Наволочкин… Самое подходящее дело для нас учить людей…»
Но в Свердловском педагогическом институте она проучилась всего полтора года. Как-то, уезжая в колхоз на копку картошки, она познакомилась на вокзале с художником, писавшим на стенах и на потолке исполинские фигуры рабочих и крестьян и груды золотых плодов изобилия… Художник был седой и неопрятный, с очень длинными волосами, в вельветовой куртке, а на шее у него был повязан какой-то чудной пестрый шарф. Одет ну точно как в старину… Позже Катя узнала, что этот шарф он повязывал потому, что ходил без рубахи. Неожиданно художник открыл у нее талант живописца и позволил ей расписывать яблоки и груши. Она так влюбилась в художника, что ушла из пединститут а и поступила в художественно-профессиональное училище ФЗУ. Но, расписав вокзал, художник бесследно исчез, а Кате до чертиков надоело шлифовать гранитные плиты и вырубать каменные цветочки на фризах.
На счастье, она познакомилась на главном почтамте с кинооператором местной студии. Этот был молодой, но опытный. Наметанным глазом он определил, что у Кати фотогеничное лицо и что она вообще обладает талантом актрисы. Ее пригласили на пробы – сниматься в каком-то художественно-документальном фильме, рассказывающем о красотах Урала. Там две студентки-выпускницы должны совершать путешествие по родному краю и часто купаться на фоне красивых гор. Художественная комиссия нашла, что у Кати для этой роли подходящая фигура, и особенно ноги. В эту пору Катя носила пальто без пуговиц, придерживая левой рукой борта, точно так, как носят знаменитые актрисы свои роскошные манто. Но кто-то где-то не отпустил на этот фильм денег, а ее знакомый оператор влип в какую-то коллективку по общежитию. Их разбирали на бюро за лозунги, вывешенные в коридоре: «Перекуем мечи на ключи» и «Да здравствует Манолис Глезос – почетный член нашего общежития!..» Оператора услали куда-то в Татарию, а Катя осталась без копейки в кармане, без работы, без жилья.
Тогда она махнула рукой на это искусство и завербовалась на Дальний Восток, на годичные курсы старших нормировщиков. Надо было иметь профессию, идти снова в институт не хватало ни сил, ни терпения… Хоть и горько было убедиться в бесплодности своих притязаний на артистический успех… Да ведь голод не тетка. Нужда заставит сопатого любить, как говаривал ее отец. И потом, еще не известно, что там ждет ее на Дальнем Востоке. Курсы она окончила успешно и попала на стройку в Тихую Гавань…
Она довольно быстро раскусила Синельникова – что он за тип и что ему надо от нее. Она уже испытала удовольствие – быть на положении полужены. С нее хватит! Ее больше устраивали геологи; они неожиданно приходили и уходили – ничего не обещали и с нее ничего не спрашивали. Она была почти счастлива – по крайней мере выбирала того, кого хотела. Осечка у нее произошла впервые в жизни – с Вороновым. И она ушла с его участка; ушла еще и потому, что работа сварщицы дурно сказывалась на лице и на руках и вообще оказалась вовсе не такой денежной, как об этом трепались.
Единственно о чем сожалела она теперь – так это о том, что отдалилась от Воронова и не станет видеть его. Но неожиданно для себя она обнаружила, что даже здесь, в Управлении, Воронов присутствовал незримо, о нем говорили почти во всех отделах; он будоражил, вызывал споры.
Начальник отдела кадров Михаил Титыч Дубинин, по прозвищу «Поддержка», крупный, сырой мужчина со щеткой седых волос и с каким-то недоуменным выражением на лице, переписывая ее учетную карточку, обронил как бы вскользь:
– Вовремя сбежали вы от этого Воронова.
Катя вопросительно посмотрела на него.
– Говорят, он план заваливает… А это значит – сидеть его рабочим без денег.
В производственном отделе о Воронове заговорил Леонид Николаевич Зеленин.
– А начальник-то ваш бывший с бесинкой, – посмеивался он, поглаживая лысину. – Все лишних людей отыскивает. А главный инженер ему лишние объекты подкидывает. Интересное состязание получается – кто кого.
– И он берет? – тревожно спросила Катя.
– Бере-от! – весело протянул Зеленин. – Он все берет: и вокзал, и новый жилой квартал, и рудники ему хотят подкинуть. Раза в полтора программу увеличили его участку, а люди почти те же.
– Но ведь он сорваться может!
– Все может быть… Но он старается – мечется с объекта на объект, как торпедный катер. Но если еще и рудники получит, то уж сорвется наверняка.
– Почему?
– У нас эта площадка называется чертовым колесом. Так что кого хотят прокатить по наклонной плоскости – туда посылают.
– А что же такого непозволительного сделал Воронов?
