– Только что ушел на обед.
– Пешком?
– Разумеется.
– Моционит… Успею догнать?
– Конечно.
– Ну пока! Ступай обедать, Неля, – бросил на ходу Синельников.
Начальника догнал он на просеке, проложенной под высоковольтную линию. Лукашин стоял на тропинке возле стальной опоры и, прикрываясь рукой, смотрел наверх – там сидел, нахохлившись, ястреб возле свитого на самой макушке гнезда.
– Неплохо приспособился, а, деятель?! – заметил он, радостно щурясь. – Умнейшая тварь.
Лукашин любил прогулки – его сухое, серого цвета, словно пропыленное цементной пылью лицо выражало постное благодушие.
– А может быть, он подстерегает владельца этого гнезда? Кто знает, – поддержал разговор Синельников.
– Отвез новичка?
– Ознакомил.
– Ну, какое впечатление?
– Да не поймешь его: на вид – битюг здоровый, а ломается, как разборчивая барышня, – то ему не по душе, это не по сердцу!
Лукашин безмятежно улыбнулся.
– Да, на вид он ничего парень. Что ж, поживем – увидим.
4
Надежды Воронова на семейную жизнь не оправдались. Его невеста, или полужена, как он говорил, ответила, что приехать не сможет – очень занята…
И теперь он помимо воли своей в часы тягостного вечернего одиночества думал о ней, об их встречах, о прошлой ленинградской жизни.
Его поездку на Камчатку некоторые из друзей, и особенно она, назвали в свое время бегством сумасшедшего. В самом деле, доказывали они, уезжать из Ленинграда, из проектного института к черту на кулички рядовым производственником – дело совсем неразумное. К тому же Воронов занимался по вечерам в консерватории, и друзья видели в нем будущую музыкальную знаменитость. А она именовала его «мой композитор», и то, что это произносилось сперва в шутку, а потом вполне серьезно, было естественным. Воронов и не оспаривал их, он потихоньку от друзей завербовался на Камчатку и покончил с этой «музыкальной комедией», как он сам говаривал…
Воронов вспомнил тот летний день, когда он в расшитой рубашке с закатанными рукавами зашел в последний раз в проектный институт. За одним из столов с ним по соседству сидела она, Марина.
– Пошли, – поманил он ее.
– Куда ты меня ведешь? – спросила она в коридоре. – Что-нибудь случилось?
– Потом, потом скажу.
И только на улице, когда она отказалась идти дальше, он показал ей направление и билеты.
– Ты что, с ума сошел? – Она растерянно смотрела на него. – А как же я?
– Ты? – он в недоумении пожал плечами. – Если захочешь, то приедешь.
– Ты в самом деле уезжаешь? – спрашивала она с испугом. – Послушай. Сейчас же иди и сдай билеты.
– Марина, это невозможно…
– Как невозможно?! Что ты говоришь? А я для тебя ничего не значу?
Она вдруг закрыла лицо руками и заплакала по-детски навзрыд. Он не ожидал такого исхода и растерялся. Женатыми они не были. И пожениться не собирались. По крайней мере в ближайшее время. «Не к чему нищету разводить», – думал Воронов. И в самом деле – получал он всего тысячу двести рублей, жил в каком-то чулане, Видов на прибавку и на квартиру – никаких. Идти в зятья, в директорскую квартиру папы, не хотел, гордость не позволяла… Так они и жили недолгими встречами наедине да надеждами. И вдруг эти слезы при расставании!..
– Ну ничего, ничего, – он неуклюже утешал ее. – Пока поживешь здесь… А там видно будет, захочешь – приедешь.
– Поживешь, приедешь… – говорила она, вытирая слезы. – Как все просто! И он все уже решил за меня.
– Да ведь я один уезжаю.
– Боже мой! А я тебе просто знакомая? Да?
– Ну, виноват… Извини.
– Так почему же ты не посоветовался со мной?
– Я знал, что ты; будешь против, – простодушно ответил он.
– И это говорит человек, с которым столько пережито!.. А до него ничего не доходит! Спокоен, как
