говорили – до него рукой подать. Но все неожиданно рухнуло. Прослышал этот генерал-губернатор, что в соседней губернии урожай снимают выше. «Узнать, в чем дело?» – приказал он своим исполнителям. Те дознались и доложили: так, мол, и так – пашут они глубже, стервецы. На целых восемь вершков лемеха погружают. «Пахать по всей моей губернии только на восемь вершков!» – приказал наш герой. «Есть!» – ответили все хором. И пошли ворочать… А надо сказать, что губерния нашего героя лежала севернее той, с которой они пример взяли. И земли там были тощие, с тонким плодородным слоем. Вот и завалили этот слой, подняли песок… Похоронили землю. Подошла осень – хлеба нет. Собрались со всех концов губернии люди на площади перед дворцом генерал-губернатора и протянули руки: «Хлеба!»
– А что же генерал-губернатор? – спросила, улыбаясь, Надя.
– Он был человеком принципиальным. Не захотел он срамиться перед народом – просить взаймы хлеб у соседей. Он умер в гордом одиночестве. Собственно, мертвым-то его никто и не видел. Приказал он натопить пожарче баню, залез на полати, на самую верхнюю полку… И испарился. Растворился в окружающей среде, так сказать. В этом вся загвоздка.
– Забавно! – Надя засмеялась. – А насчет восьми вершков вы все-таки загнули.
– Вы так думаете? – Песцов взял ее за руку, снял перчатку, сжал захолодавшие пальцы и спросил, заглядывая ей в глаза: – А вы помните февральский пленум сорок седьмого года? Да нет, где же вам! Вы тогда еще в начальную школу ходили. А я студентом был, Тимирязевки. На том пленуме постановили: всюду пахать только на двадцать-двадцать два сантиметра. Мы же понимали, что это – преступление перед землей. Но что вы думаете? Нашелся кто-либо из профессоров или хотя бы из студентов, кто поднялся на кафедру, да крикнул: «Как они смеют?!» Черта с два! Зато иные нашлись, которые от восторга млели и кричали: это новая глава в науке! Вот ведь какая штуковина, эта семинарская логика моего генерал- губернатора, – она и подобные восторги предвидела. И молчание оправдывала. Как же? Это ведь все – единство взглядов! Монолитность общества, так сказать…
– Вы что же, против единства? Против разумного распределения?
– Ни в коей мере! Я только против того, чтобы это делалось за счет ограничения.
– Но разве это возможно?
– Я понимаю, что вы хотите сказать! – горячась, воскликнул Матвей. – Нельзя добиться единства без ограничения. Нельзя распределять блага на всех, без ограничения каждого. Так?
– Примерно…
– Так пусть это ограничение изберет себе каждый в разумных пределах. Вот тогда и настанет добровольное объединение общества… то самое братство, к которому мы стремимся.
– Но где же мерило разумного ограничения? Нет ничего труднее установить его каждому для себя.
– А кто сказал, что построить идеально-разумное общество – легкое дело? Его нельзя построить, не решив попутно другой задачи: каждая личность должна определить сама меру своих возможностей и своего ограничения. Иными словами, каждый человек должен сам выбирать степень своего участия в общественных делах. Поймите, весь фокус в том, что не общество должно ограничивать человека, а он сам себя, естественно, строго соблюдая законы; а общество обязано давать ему полную возможность проявить себя, так сказать. Вот это и пугает людей с семинарской логикой. Они понимают: чем больше выбор у человека, тем ему труднее. И главное – управлять им труднее. И не верят они, что человек способен выбрать для себя то, что нужно. Не верят они ни в людей, ни в бога, а верят только в самих себя, в свое всемогущество. Вот почему мой генерал-губернатор отобрал у своих подопечных и хлеб, и право выбора. Он все решал за них сам. И верил, что он сделал это для блага народа. И не забывайте, что он растворился в окружающей среде. Он присутствует всюду незримо, аки бог.
Надя рассмеялась, потом возразила:
– Не верил он в это благо народа. Плевал он на него с высокой колокольни. Но мы-то… ведь что-то же надо делать? Не сидеть сложа руки, не ждать, когда этот индивид сам созреет, как яблоко.
– В том-то и дело, что вы не сидите сложа руки. Вы начали интересно, чрезвычайно! Это закрепление земли за звеньями вроде автономии колхозников. То есть вы их выводите на самостоятельную дорогу. Каждого! И они теперь должны многое решать сами… Личность свою должны определить… Интересно! Я непременно буду вас поддерживать.
– Спасибо.
– Вы дали мне в поле хороший урок. Я ведь и раньше ломал голову, думал… Все искал: где же собака зарыта? Поначалу мне казалось: надо вырастить какой-нибудь новый, мощный сорт пшеницы или сои, подарить его колхозам – и все дело наладится. Ведь было же раньше знаменитое сибирское масло, которое подняло хозяйство. На весь мир гремело! Кстати, вы знаете эту историю с маслом?
– Нет.
– О-о, тут целая поэма! В конце прошлого века Николай Лукич Скалозубов приехал в Тобольскую губернию. Земля обильна и богата, а отдача невелика. Вот и решил он развить маслобойный промысел. Травы – море-океан. Да в пояс, да богатейшего ботанического состава! Он сразу понял – с таких кормов будет не масло, а духи Коти. Вот он и завез быков ярославской породы, коров вологодской да шарнгорстов… Да скрестил все это с местной сибирской коровкой. И такую породу вывел – что прямо мечта. По жирности молока голландцев переплюнул. Настроили маслобоен… И отправили сибиряки свое масло в Западную Европу. И что же? Эти европейские маклеры сразу оценили высокие качества сибирского масла и стали выдавать его за голландское. Сибиряки – скандал! Тогда же пустили в газетах утку: сибиряки, мол, подмешивают в свое масло бараний жир. Не покупайте его! Николай Лукич добился на копенгагенском контрольном пункте публичной проверки сибирского масла. Собрались эксперты. Проверили… Масло оказалось самого высокого качества. Выше голландского. И спрос на него появился колоссальный. Вот и я думал поначалу: вырастить надо новый сорт, отдать колхозам – те и заживут… Четыре года работал я на селекционной станции вместе с Костиковым. Знаете такого селекционера?
– Еще бы! Но, кажется, его нет в живых…
– Да, умер старик… Сколько вывел он сортов сои! На все пояса, на все виды почвы хватило бы. И ранние, и кормовые, и морозоустойчивые, и высокой жирности… А где они? Что мы сеем в крае? Гуньчжулинскую переселенку с низко растущими бобиками, – стало быть, с большими потерями зерна. Вы-то что сеете?
– Ее же… Что присылают.
– То-то. Махнул я рукой на селекцию, пошел в аспирантуру. И опять вижу – проку никакого. Наука
