Наконец Стогов не выдержал и спросил сердито:
– Ну как, Матвей, протрезвел?
– Я-то что?.. Это у вас теперь голова кружится от победы, как с похмелья.
– Упрекаешь, что не рекомендовал?
– Хвалю… По крайней мере, наши с вами карты теперь открыты.
– Глубоко же в тебе засело упорство.
– Говорите уж откровеннее – заблуждение.
– А что ж, и скажу… Ну с этой любовью еще понятно – лукавый попутал. А с землей что ты выдумал? С планом?.. С колхозом? Разогнать бригады… Хозяйчиков плодить. Инстинкты частнособственнические! Мы их тридцать лет корчуем, а ты насаждать решил. Да ты в себе ли?
– Какие там инстинкты. Один Никитин стоит больше всех этих бездельников из правления… Они только хлеб дармовой жуют и чирикают, как воробьи, громче всех. Вот кого мы расплодили – воробьев!
– Матвей, не туда гонишь… Одумайся.
– А я думаю…
«Да, я слишком много говорил и мало делал, – думал Песцов. – Но таким, как Стогов, слова что горох. На нем панцирь! Мы поговорим – да в сторону… Только подразним их. А они прут напролом, как слоны. И чем дальше, тем больше наглеют. Нельзя уступать им ни вершка».
И вдруг он понял, что должен теперь, сейчас же, решиться на что-то важное, сделать это… Иначе вся его жизнь потеряет смысл.
– Кажись, агрономша? – воскликнул Лубников, натягивая вожжи. – Откуда ее вынесло? Да стой, дьявол! – выругался он на гнедого мерина.
Мерин зафыркал, замотал хвостом и остановился. На обочине дороги, опираясь на велосипед, в розовой кофточке стояла Надя.
– Здравствуйте! А я на овсы ездила, – сказала она неестественно громким голосом. – Уезжаете?
– Да вот, уезжаем, – ответил Стогов.
– На овсы? – удивленно переспросил Лубников. – Да ить овсы-то лежат в трех верстах отсюда. За Солдатовым ключом.
Песцов привстал на локте и ткнул в спину Лубникова. Он заметил, что зеркала на руле Надиного велосипеда не было. «Совсем как девчонка», – подумал он. Ему хотелось как-то подбодрить ее, и он сказал подвернувшуюся фразу:
– Все в порядке, Надюша.
– Все будет как надо, – добавил Стогов и приветливо кивнул ей.
Надя растерянно улыбнулась и сказала тихо:
– Волгин опять слег.
– Как? – встрепенулся Стогов.
– Совсем плох… Скорую помощь вызывают.
– Н-да… – выдыхнул Стогов.
– И еще… – Надя смотрела под ноги. – У Егора Ивановича кукурузу срезают.
– Кто срезает? – спросил Песцов.
– Правленцы. На подкормку. Утром комбайн послали… Ну, до свидания! – и пошла ровной мертвой походкой, ведя сбоку велосипед.
– Вот и достукались, – сказал Песцов.
Стогов шумно засопел, но отмолчался…
Лубников тронул мерина и воодушевленно заговорил, решив, что напал на тему, которая захватит:
– Баба хорошая, а без мужа ходит. Не дело. Нынче с этим строго. И правильно! Особенно ежели человек партийный! Тут надо, чтоб и семейная линия, и партийная одна в одну шли. Соответствовали, значит, как Бутусов на собрании сказал.
– Чего ты плетешься, как нищий? – оборвал его в сердцах Стогов. – Гони! – И уже про себя добавил: «Эдакая глухомань…»
Лубников приподнялся и, «хакнув», вытянул кнутом вдоль хребта мерина. Тот подпрыгнул и, кося влажным выпуклым глазом на возницу, потряхивая темной гривой, пошел машистой рысью.
Песцов долго смотрел на розовую Надину кофточку, горевшую на луговой траве как саранка. А телега все катилась, гремя и подпрыгивая, и все меньше и меньше становился розовый огонек Надиной кофточки и наконец затерялся, превратившись в один из бесчисленных цветков безбрежного лугового моря.
– Останови! – вдруг сказал Песцов Лубникову.
Лубников натянул вожжи.
– Останови, говорю!
– Тпру! Стой, сатана!
