Он вопросительно поднял брови. Склонившись к нему, посольский сообщил быстрым полушепотом:
— Кирилл Степанович, вас срочно вызывает товарищ посол…
Что бы это ни означало, оно в первую очередь было избавлением — и Мазур с превеликой охотой поднялся, едва ли не вскочил. Перехватил умоляюще-тоскливый взгляд сидевшего рядом и все слышавшего международника — и, охваченный вполне понятной солидарностью русского человека, в свою очередь, тронул его за плечо:
— Вот, кстати, Игорь Николаевич, нам срочно нужно поговорить… — обернулся к посольскому. — Вы не возражаете?
Тот несложной мимикой показал, что не вполне доволен, но согласен (а может, попросту не имеет права протестовать). Международник вскочил, на глазах просветлев ликом. Они втроем тихонечко удалились со сцены, прошли за кулисы, где толпились благоухающие импортными парфюмами красотки из «Рябинушки», их африканские братья-сестры по ремеслу в своих экзотических нарядах, какой-то мелкий канцелярский народец, парочка мордоворотов в штатском и еще какие-то насквозь непонятные типы.
— Век не забуду, адмирал… — прошептал в спину международник.
— Ладно, чего там… — столь же тихо ответил Мазур.
У главного входа их, изволите ли видеть, поджидал черный «ситроен» посла с красным флажком на радиаторе — надо же, сподобился… К чему бы такие почести? Посольский по советской традиции распахнул перед ним переднюю дверцу, а сам с оживавшим на глазах международником поместился на заднем сиденье. Глянув на него в зеркальце заднего вида, Мазур спросил:
— Случилось что-то?
Посольский изобразил лицом что-то вроде: «Знать не знаю, мы люди маленькие…» Может быть, и правда не знал. Мазур больше и не пытался спрашивать. Сидел, бездумно глядя на поток машин и прохожих на тротуарах респектабельного квартала. Ему пришло в голову, что все уже началось. Вот сейчас и объявят, что отныне именно он волей Инстанций — здешний военный атташе… Или рановато? Но за каким чертом его к послу погнали? Их пути-дорожки никак не должны пересекаться: несмотря на табель о рангах, и послу, и военному атташе строго-настрого запрещено совать нос в дела группы Мазура, вся связь с Москвой идет через Лаврика…
Международника высадили на полпути по его просьбе — вероятнее всего, возле одного из давно им облюбованных питейных заведений. Посольский с холуйским восторгом на лице распахнул перед ним дверцу и проворно зарысил на полшага впереди, показывая дорогу. Насколько понял Мазур, они направлялись не в кабинет посла, а в его личные апартаменты.
Личный кабинет, конечно, уступал размерами официальному, но тоже не смотрелся курятником. Посол восседал за столом, взирая на Мазура благостно, с широкой улыбкой, похожий в своих круглых очках на пожилую сову. Добавим, изрядно уже клюкнувшую сову. Стол перед ним был девственно чист, на нем не имелось никакого стеклянного компромата — но с первого взгляда ясно, отчего товарищ посол не смог присутствовать на столь ответственном мероприятии — изрядно уже заложил за галстук.
— Кирилл! — прямо-таки возопил, радостно, даже восторженно, обернувшийся от окна военный моряк. — Сколько лет, сколько зим!
И двинулся к Мазуру, распахнув объятия, сияя и лучась.
Мазур не сразу прогнал легкую оторопь. Вот уж кого бы больше в жизни не встретить… И ведь ни разу, слава те господи, судьба больше не сводила после Ахатинских островов — десять годочков с небольшим…
Семен Иванович Панкратов собственной персоной, бывший их замполит в том деле, а ныне, как доносит молва, немалый чин в Главном политическом управлении Советской Армии и Военно-Морского Флота. Сука редкостная. На погонах по две адмиральские звезды — цельный вице-адмирал, надо же. Ему должно быть шестьдесят пять — шестьдесят шесть, но выглядит гораздо моложе: румяный, как Дед Мороз, морщин не особенно и прибавилось, шевелюра цела, только совершенно поседела, импозантен и статен, как встарь, хоть картину с него, поганца, пиши…
— Кирилл! — с невероятным подъемом воскликнул Панкратов, форменным образом налетел на Мазура и сграбастал его в цепкие объятия, прижимая к себе, хлопая по спине, бормоча что-то растроганное. — Кирилл! Молодец! Бравый! Жив, чертушка, родной ты мой! И в огне не горишь, и в воде не тонешь! Я уж и не думал, что свидимся!
Ошарашенный этим энтузиазмом и напором, Мазур покорно мотался куклой в цепких объятиях. Из вежливости постарался улыбаться в ответ насколько удалось благожелательно.
— Сережа!!! — еще более растроганно возопил Панкратов, обернувшись к послу и одной рукой по- прежнему облапив Мазура за плечи так, словно боялся, что тот сбежит. — Ты бы знал, что это за парень! Смело можно сказать, воевали вместе! Прижало нас однажды, десять лет назад, крепенько, меня ранило, а Кирилл вытащил! Эх, было время!
Посол взирал на них прямо-таки умиленно. Придя в себя наконец и присмотревшись к Панкратову, Мазур с нешуточным удивлением осознал: тот, честное слово, не притворяется, не лицедействует, сам верит всему, что несет. Никаких сомнений. Искренне верит, что все тогда было именно так, давным-давно вбил это себе в голову и другим преподносит. Пожалуй что, не на шутку удивится, если напомнить ему, что все было весьма даже иначе: обстрел, и правда, случился серьезным, вот только «рана» Панкратова была едва ли не пустяковой царапиной, и ниоткуда Мазур его не вытаскивал — наоборот, матом приказал заползти под стол и не отсвечивать. Наскоро перевязал, правда, и не более того. Не то что удивится, а будет уверять, что это Мазур плохо помнит, как все было на самом деле.
Пожалуй что, ничего удивительного: начавши службу во флоте весной сорок первого, практически всю войну товарищ Панкратов ухитрился проторчать на берегу, стараясь по политической части — да и потом в море выходил пару-тройку раз. Та четверть часа, проведенная им под обстрелом на «Сириусе», оказалась единственным боем в жизни Панкратова (в котором сам он не принимал ни малейшего участия), а легонькое пулевое ранение, в плечо, по касательной — единственным ранением за сорок пять лет службы. И «прошагавший Отечественную от звонка до звонка» балтийский орел сам истово верил, что однажды «воевал вместе» с Мазуром, и Мазур его, раненого, вытаскивал из-под огня на своих широких плечах. Бывает и так. Не он первый, не он последний…
— Да, было время… — сказал Мазур, чтобы соответствовать.
— Скромничает! — захохотал Панкратов. — Ты бы его видел при параде, Сережа — награды вешать некуда. Воспитала партия орла!
Десять лет прошло, и Мазур уже не был тем молодым старлеем, что в компании ровесников сунул Панкратову под одеяло налитый водой презерватив. Пообтесала жизнь — и потому он держался безукоризненно: радостно улыбался старшему боевому товарищу, подавал идеологически выдержанные реплики, поддакивал. Слава богу, длилось это недолго: умиленно взиравший на них посол стал проявлять некое нетерпение, откровенно ерзая в кресле. И наконец с лучезарной улыбкой сообщил:
— Товарищи, за такую встречу надо бы…
И с просветлевшим лицом проворно извлек из тумбы стола початую бутылку коньяку, тарелку с крупно нарезанными здешними вялеными фруктами, завозился, извлекая стопочки по числу присутствующих.
— Ох, Сережа… — с неподдельной озабоченностью вздохнул Панкратов. — В свете антиалкогольной кампании и личных указаний надо бы поосторожнее…
Посол выпрямился в кресле, постарался придать своему лицу идейное выражение — но со стола ничего не убрал. «Молоток, — одобрительно подумал Мазур. — Ну, так его дальше ссылать вроде бы и некуда, хотя, конечно, есть глухомань и позахолустнее. Ну, все одно — дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут…»
— Ну разве что за встречу боевых друзей… — сказал Панкратов, воровато оглянувшись на дверь. — Лишь бы не просигнализировал никто, а то не отмоешься потом… — он понизил голос: — Свежий анекдот из Союза. Положил это директор секретаршу на стол и охаживает со всем усердием. Она хнычет: «Иван Иваныч, вы б дверь в приемную закрыли, а то видят все…» А он ей так сурово: «Нельзя, Маня! Еще подумают, мы тут водку пьем!»
— Я им просигнализирую, — недобро пообещал посол и принялся нетерпеливо разливать коньяк. — Консульскую миссию какую-нибудь придумаю и зашлю на северную границу, где народишко еще не знает,
