В кабинет входит молодой человек, ему едва за тридцать. Хорошо сложен, походка его легка, как у балетного танцора, в покатых плечах – уверенная сила; черноволос, слегка смугл и чертами лица напоминает итальянца. Он хмур от осознания своей вины, но держится с достоинством. Невольно вспоминается потеющий пришибленный Ричард. Этот – иной.
− У нас плохо начинается знакомство, мистер Уитни, − говорит он. – Но я готов отработать за все, что разбил. Пожалуйста, назовите сумму.
У него сильный акцент. И корявое построение фраз. Но свои мысли он доносит довольно складно.
Внезапно вся моя злость испаряется. Я чувствую, что парень и в самом деле немало удручен. И готов отплатить за свою неуклюжую выходку всем, чем располагает. Только чем он располагает?
В этот момент мне снова звонит секретарша Большого Босса. Словно читая мои мысли, она сообщает, что за приют постояльца мне направлен чек.
Двадцать тысяч долларов. Невелики деньги, но да ладно.
− Меня просили приютить вас, − холодно говорю я. – Рассчитываю, что вы расскажете мне о тех обстоятельствах, благодаря которым здесь очутились. И вообще о дальнейших планах.
− Я думаю, об этом вам надо говорить с теми, благодаря кому я здесь оказался, − парирует он.
Вот, хам! И, главное, цедит слова таким тоном, будто я ему чем-то обязан!
Мною овладевает буквально бешенство. Я сжимаю зубы. Предложить ему переехать в отель? Но Большой Босс, как понимаю, против этого. Вернее, те, кто ходатайствовали перед ним за этого барбоса.
Судя по нескольким шрамам на лице, этот парень побывал в переделках. Кстати, меня просили позаботиться о его ранах. Но сочувствия и почтения к его боевому прошлому у меня нет. Он разрушитель по самой своей сути. Террорист и душегуб. Хотя бы судя по той информации, что предваряла его появление здесь.
− Если в моем доме из-за вас произойдет еще хоть какой-нибудь инцидент, − говорю я, − вы будете лететь отсюда дальше, чем видеть открывающиеся пейзажи. Вон.
− Я прошу поселить меня в отеле и предоставить мне счет с указанием вашего адреса, − произносит он. – А в таком тоне говорите с прислугой.
Я выдерживаю весьма трудную для меня паузу.
− Хорошо, я погорячился, идите, − роняю сквозь зубы. – К сожалению, речи об отеле вестись не может. За остальное, надеюсь, сочтемся.
Он уходит, а я набираю телефонный номер Большого Босса. Не стесняясь в выражениях, выкладываю ему свои впечатления о навязанном мне поселенце.
Суть моей речи: ваш протеже − косноязычный хам, бандит, разворотил мне уникальную коллекцию… И, главное, кто он? Если бы родная кровь, близкий человек… Да и то…
− Генри, если помните, никто не настаивал на том, чтобы вы его приютили его у себя, − говорит Большой Босс.
− Да, я сморозил глупость, − признаюсь я.
– Ну, потерпи его день, два, пускай ребята определятся, что с ним делать…
«Ребята» − наверняка наши бодрые злодеи из разведки.
− Так вот пусть они поторопятся! – заявляю я с ехидцей. – У меня здесь не притон для отребья. И если он настолько ценен…
− Сомневаюсь, − перебивает Большой Босс. – Я думаю, совершена досадная ошибка. Не понимаю, к чему этот отработанный материал. Я, правда, не вникал, какие на него имеются виды… Но после нашего разговора вообще не усматриваю целесообразности его присутствия… Где либо. Ты меня понял?
− Эта проблема возникла помимо меня, и пусть она будет решена также помимо меня, − равнодушно заявляю я. И прерываю связь.
Теперь на душе моей пакостно и меня гложет досада. Моя горячность может стоить этому парню головы. По сути, я объявил, что он для меня – никто, лишив его всякой защиты. И его ближайшее будущее, скорее всего, плачевно. По заслугам, вероятно. Но мне неприятно, что в моем доме − потенциальный смертник. И что моя жена воспринимает его и в самом деле, как родного племянника, я это почувствовал.
Она добрая, Барбара. Помню, капотом машины я зацепил взлетающего с асфальта голубя. И сломал ему крыло.
Она заставила меня отвезти птицу к ветеринару. Но голубь по дороге сдох. И весь вечер она рыдала, не в силах простить нам случившееся. Она очень набожна, и каждую неделю ходит с Марвином в церковь. Нина и я − люди верующие, но, увы, не религиозные. Молиться за нашу семью мы предоставляем усердной в таком занятии мамочке. Кроме того, я с недоверием отношусь к нашим американским церквям, превратившимся в откровенные коммерческие предприятия, где принцип наживы получает свою лицемерную индульгенцию. Моя женушка-идеалистка предпочитает закрывать на это глаза. Думаю, ее европейские корни питает христианский идеал, к которому она бессознательно и постоянно устремлена. А наша страна уже давно не христианская. И те, кто называет события одиннадцатого сентября началом войны ислама против христиан, уж в данной-то формулировке заблуждаются наверняка. Так или иначе, но церковь, какой бы ущербной она ни была, для Барбары − оплот. К тому же, материальные основы бытия для нее глубоко вторичны. Уверен, окажись она в нищете, в ее сознании мало бы что переменилось. По крайней мере, унижаться за кусок хлеба насущного она бы не стала. Это вызывает во мне бесконечное уважение к ней, и порой я даже сознаю собственную ущербность, выраженную в моих приспособленческих способностях, отдающих ловкачеством плебея. Я откровенно презираю тех, в ком обнаруживаю подобного рода качества, хотя таких − большинство.
Я должен пойти к Барбаре. И проявить великодушие, сказав, что я прощаю этого залетного племянничка. Хотя – враки, пусть бы проваливал…
Но надо набирать очки.
Редкий момент, но сегодня я хочу оказаться в постели с женой. Именно с ней. Кстати, я не люблю ни с кем, кроме жены, проводить всю ночь. Даже с Алисой не люблю.
Моя снисходительность положительно скажется на ее отзывчивости. Главное − не переусердствовать в роли покладистого малого. И весомо обозначить свой тяжкий внутренний путь к обретению прощения. Иначе – прошло безболезненно это, пройдет и другое!
Плохие руководители всегда лебезят с подчиненными, стараясь быть добрыми ребятами для всех. За это их презирают. И чем больше их презирают, тем обходительнее они с публикой, и чем более они с ней обходительны, тем больше их презирают.
Не так-то было! Через часок-другой после незабвенных минут любви, я покажу ей зубы! Повод найдется.
Коллектив всегда нужно держать в здоровом напряжении.
Смотрю на часы. Время еще раннее, в доме суетится прислуга, по коридорам носится Марвин. С любовными планами придется потерпеть. А к вечеру, увы, они могут существенно перемениться.
ЖУКОВ
В Москве Юра Жуков освоился достаточно быстро. Здешняя жизнь, посвященная погоне за деньгами, мало чем отличалась от американской, за исключением неслыханной дороговизны и ужасающей экологии: в столичном воздухе витал длинный список летальных заболеваний. Здесь люди наглядно видели, чем именно они дышат.
Все, что находилось за пределами мегаполиса, тоже бурлило мелкотравчатой рыночной возней, однако провинциальные нравы пока еще диктовали размеренность бытия и непритязательность. По своему духу глубинка сохраняла как стойкие социалистические стереотипы, так и свежий ветер с полей, постепенно застраиваемых кондовым кирпичом новорусских усадеб. Такие, собственно, выводы Юра сделал из анализа окружавшей его обстановки.
