Жуков и Слабодрищенко, еле удерживая пляшущую в руках трубу, заразились ее вибрацией, дергаясь, как эпилептики, вокруг фаянсового трона, звеневшего от неслыханного доселе напряжения.
Глядя в лицо пожарного специалиста, залитого багровой натугой, Юра хотел попросить его убавить суровость напора, но сделать этого не сумел: едва он открыл рот, клацнувшие зубы пребольно прикусили язык.
В проеме двери мелькнуло бледное лицо Квасова, осуществлявшего беспроводную связь между противоборствующими сторонами.
− Пробило? – перекрывая грохот дизеля, с надеждой выкрикнул он наболевший вопрос.
Жуков и Слабодрищенко неопределенно кивнули, столкнувшись лбами.
Издав неутоленный рык, дизель замолк. Рукав обмяк, как издохший удав, срыгивая остатки воды в канализационные бездны.
В этот момент компанию встревожили слабые крики, доносящиеся извне. Крики силились, и источники их множились прогрессивно, как накатывающий после солиста хор.
− Возможно, где-то утечка по давлению, − смекалисто и тревожно произнес Слабодрищенко, держа пожарный рукав наперевес. Он прямо ассоциировался со статуями ударников комтруда, и, может, именно его образа, отлитого в бронзу, не хватало на станции московского метрополитена «Площадь революции», среди целеустремленных воителей и ваятелей.
Далее командир пожарных, не теряя времени, перебросил рукав на улицу и выпрыгнул вслед за ним, крикнув своей команде:
− Летим на всех парах, мы втюхались в грех!
Машина выбросила из-под колес ошметки разломанной оградки, газонную поросль, грузно качнулась, перевалив бордюр, и, под хлопанье растворяемых оконных рам, испуганные восклицания и проклятья, понеслась, визжа сиреной, к перекрестку, сгинув в дымных городских пространствах.
Жуков и Квасов ошарашено переглянулись, невольно принюхиваясь к острым запахам, тянувшимся с улицы. Сумма запахов являла собой тошнотворную вонь. Одновременно по всему дому гудела неблагополучная суета, отдающая гневом праведным и истерикой.
Через полчаса во дворе собралась негодующая толпа жильцов, состоящая из лиц различных кавказских национальностей. Потомков горных племен объединял в их общении данный им некогда царями- покровителями русский язык. Глубокие знания его нецензурной составляющей были налицо.
Кипящий яростью митинг Юра и Гена предпочли наблюдать из-за занавески, тяготясь своей первопричинностью его стихийного созыва.
Из выкриков толпы следовало, что неясной природы стихия, разбушевавшаяся в канализации, выстрелила буквально в каждой квартире фонтанами нечистот, изукрасив стены и потолки абстрактной по содержанию, но реальной для обоняния живописью. Особенно негодовали те, кто в данный момент пользовался удобствами санузлов, но этих лиц собравшиеся сторонились.
Звучали настораживающие слова: «пожарная машина», «первый этаж», «диверсия»… Промелькнуло определение «фашисты»… Замаячил призрак конфликта на почве расово-национальной неприязни.
Лидером толпы был загорелый усатый человек с крепкой лысиной, жестикулирующий перед благодарными слушателями именно что со страстью бесноватого германского фюрера.
У Квасова нервно и мелко дергалось веко, как шторка объектива, лихорадочно запечатлявшего надвигающуюся катастрофу.
Выручил сообразительный Жуков, ринувшийся из подъезда в толпу, уже охваченную признаками понимания, что стихийное бедствие было совершено группой лиц по предварительному сговору.
Прямиком проследовав к разгоряченному усатому лидеру, Жуков с возмущением поведал, что под окном его разворачивался пожарный автомобиль, изувечивший газон, зеленые насаждения и ограду.
Публика ринулась исследовать колею, оставленную тяжелой техникой.
Рядом с газоном, на тротуаре, располагался канализационный люк, и Жуков, звеня голосом от негодования, пояснил, что своими глазами видел, как в данный люк спускали какой-то шланг, после чего случилось известное недоразумение.
− Ти номер машина запомнил? – допытывался загорелый человек.
− Нет. Да кто ж знал…
− Вах!
Отработав алиби, Жуков, снисходительно ухмыляясь, вернулся в квартиру. С порога услышал характерный спуск унитаза. Затем хлопнула дверь туалета, и появился Квасов. Поправляя штаны, доложил:
− Прочистили, черти! Шлаки улетают с реактивной тягой!
Толпа под окном еще бушевала, хотя накал страстей заметно увял. Приехала милиция, после явились какие-то рабочие, один из которых полез в люк, но тут же, словно ошпаренный, выпрыгнул обратно.
− Там труп! – донеслось сдавленное восклицание.
Жуков почувствовал, как кровь отхлынула у него от лица. Подобное развитие событий ставило его, как свидетеля, в затруднительное положение.
Между тем, после заявления о зловещей находке, активизировалась милиция. Зажав пальцами нос, в люк пытливо заглянул какой-то сержант, тут же утратив канувшую в зев колодца фуражку. Достав блокнот, приготовился к опросу свидетелей другой чин. Рвение властей должной поддержки населения, однако, не получило. Испуганно переглядываясь, публика поспешила ретироваться. Личная причастность к дальнейшим сыскным мероприятиям никого решительным образом не вдохновила.
Подкатила медицинская машина, а за ней − еще парочка милицейских. В этот момент из колодца вылез чумазый, в стельку пьяный бомж с лилово-багровой мордой, первоначально и принятый за труп. На голове бомжа красовалась милицейская фуражка, оброненная сержантом. Из-под нее, словно наэлектризованные, дыбом торчали стрелы пегих волос.
У Жукова отлегло от сердца.
Между бродягой и милицией произошло вялое устное разбирательство, после которого оживший труп отправился восвояси, а машины оперативных служб быстренько и облегченно разъехались.
Лысый лидер еще пометался вокруг дома, выкрикивая проклятья, как потерявший добычу буревестник, а затем тоже сгинул, решив по примеру остальных, заняться смиренной уборкой оскверненного жилища.
Сняв накопившееся напряжение добрым глотком крепкого алкоголя и придя к заключению, что день пропал не зря, Жуков и Гена вновь полезли в подвал, где умудренный реставратор вручил неофиту тяжеленный агрегат, состоящий в основе своей из ржавой трубы с приваренным к ней дугообразным плечевым упором.
− Противотанковое ружье, − пояснил Квасов. – Модификация под минометный кумулятивный заряд. Крайне дефицитная штука. Объясняю твои действия… Сначала берешь напильник, потом шкурку… Далее в дело вступает ортофосфорная кислота… Приступай. Завтра, после воронения, агрегат должен стать игрушкой на заглядение…
− Кто только будет в нее играть? – буркнул Жуков недовольно.
− А вот за этим как раз не заржавеет! – со значением отозвался Квасов.
Облачившись в кожаный мастеровой фартук, Юра уселся на табурет за верстаком, уставившись на заскорузлую железяку, безмолвного свидетеля грозных, кровавых битв.
Он ощутил себя бесконечно потерянным и несчастным. Уверенности в завтрашнем дне не было. Только вопрос: какое оно будет, дно? Вот ведь куда ему довелось угодить в итоге бесконечной череды мыканий по углам чужбины и Отчизны. И кто тому виною? Он сам. Впрочем, все дело в характере, определившим судьбу. Размеренное бытие тихони-обывателя его никогда не привлекало, хотя, что удивительно, именно оно и являло собою конечную цель всех рискованных похождений. Однако то, что привело его к нынешнему положению, сейчас он расценивал, как роковую ошибку. Все острее сознавалась беспомощность перед таинственным противником, чье могущество, судя по всему, было беспредельно, а месть беспощадна.
Захотелось позвонить Марку в недосягаемую отныне Америку, чьи иммиграционные законы он нарушил, лишившись права на въезд. Но что толку звонить Марку? Вдруг его уже отловили? Тогда он будет дудеть в дуду врагов. И сдаст его, Жукова, источника своих бед, имея на то все основания.
