делала, и теми играми, в которые мы играли? У меня было много привлекательных мужчин, но ни один из них не сравнится с тобою.
Она знала, что он примет ее слова за чистую монету, и прочла в его глазах немой вопрос: «Мой Бог, неужели ей еще мало?» Это весьма ее позабавило.
– Лестина, моя роза из преисподней!.. – простонал он и так крепко схватил ее за руку, что ей стало больно. Она поморщилась, но его хватка не ослабла, он неотрывно глядел ей в глаза, и она ответила ему тем же: спокойно и без страха.
Он слыл сорвиголовой и уже успел выиграть одну дуэль. Это, конечно, строго запрещалось и каралось законом, но по-прежнему довольно часто происходило в среде аристократической молодежи. Поединки проводились под так называемыми Дуэльными Дубами, свысока наблюдавшими за схваткой. Женщины были без ума от Адриена, от его внешности, обаяния, от предполагаемой жестокости, таящейся под светскими манерами, делавшими его просто неотразимым.
Мужчины – кто обижался и недолюбливал его, кто уважал, но избегал, и лишь немногие относились дружески, хотя и настороженно. Для человека его лет – а был ему почти двадцать один год – он производил весьма сильное впечатление: однажды увидев, его, этого наследника древнего рода с геральдическим списком в целый свиток пергамента, невозможно было забыть: Адриен Ладур, чистокровный креол, родившийся в Луизиане в семье, жившей здесь многие поколения, чьи отпрыски лишь иногда позволяли себе получить образование в Париже или в Англии. Ладуры принадлежали к одному из самых блистательных здешних семейств всемогущих сахарных баронов, пока их империя не содрогнулась и не рухнула вокруг них грудой обломков.
Лестине все это было известно, она была сметливой девушкой, превосходно перенявшей у матери науку заботиться о себе. Женщине было просто необходимо владеть множеством хитроумных уловок, чтобы выжить в обществе, где властвуют мужчины, – а нигде в мире их власть не была столь полной, как на Дальнем Юге. Ее мать, Мария-Луиза Кларемон, была еще жива. Она была квартеронкой с одной четвертью черной крови, и двадцать шесть лет назад результатом ее связи с неким маркизом стало появление на свет Лестины. Девочка была прелестна, и кожа ее была намного белее, чем кожа неаполитанок или сицилианок. Отец заплатил за ее образование. Она мыслила, говорила и одевалась как француженка, хотя ни разу в жизни не покидала пределов Луизианы. И все же, несмотря на все достоинства, ей не дано было выйти за положенный ей предел из-за примеси африканской крови – пусть слабой и незаметной внешне.
Многие креолы, в том числе и маркиз, разорились после войны. Оказавшись в стесненных обстоятельства, Лестина пошла в ученицы к модистке, но это ремесло давало слишком мало денег. И вот, чтобы прокормить свою мать и многочисленную родню, ей ничего не оставалось, как устроиться в бордель. Это заведение находилось в роскошном особняке, по дешевке доставшемся мадам Фени, нью-йоркской мадам, переехавшей на Юг, чтобы обеспечить здесь процветание новых домов с дурной славой. В одной из комнат этого похожего на дворец борделя Лестина и познакомилась с Адриеном.
Судьба проститутки ее не устраивала, ведь единственной удачей на этом пути была возможность обзавестись единственным, но достаточно богатым клиентом, хотя в заведении мадам Фени она была самой высокооплачиваемой дамой. Выглядела она вполне невинно, и в то же время все ее тело, казалось, источало негу, звало и сулило невообразимые наслаждения. Стройная, с красивыми плечами, узкой талией и длинными ногами, она разъезжала в элегантном экипаже, и каждый ее жест поражал красотой и изяществом. Ни в чем себе не отказывая, она лелеяла свое тело, часами нежась в душистых горячих ваннах и заставляя личного массажиста натирать ей кожу ароматными маслами.
Ее волосы были густыми и длинными, и она постоянно их расчесывала. Она знала, как надо закрепить их на затылке своей чудесной головки таким образом, чтобы в нужный момент средь любовных утех их можно было распустить одним движением и, встряхнув головой, заставить рассыпаться по обнаженным плечам темную, душистую массу, чтобы мужчина мог зарыться лицом в это облако и утопить в нем свои страхи, свою вину и горе. Она позаботилась и о том, чтобы в ее спальне в доме на улице Святой Анны, купленном для нее Адриеном, было достаточно зеркал, расположенных таким образом, чтобы они многократно отражали ее в самых выгодных позах во время любовных игр.
С того дня, как в ее жизнь вошел сказочный принц, она снова обрела некоторый статус, у нее появились деньги, недвижимость и когорта слуг. Их связь все ее находилась на стадии медового месяца, и Лестина пользовалась неограниченным влиянием на Адриена. Хотя Ладуры многое утратили, его никак нельзя было счесть бедным юношей, – при безупречном происхождении и неограниченных связях и вовсе уж не приходилось говорить о возможностях. И все же ему нравилось изображать Гамлета, безвинного страдальца, а сметливая Лестина имела множество поводов утешать бедного юношу, которого не понимала собственная мать, да кстати уж и весь мир.
На самом же деле он всегда и во всем поступал по-своему. Жалость к самому себе была для него новым чувством и оттого захватила его весьма сильно. Лестине были на руку вспышки его раздражительности, и она умело подогревала его недовольство: теми, кто уничтожил рабство; войсками Союза, разорившими плантацию Ладуров; правительством, закрывшем их банки, – а более всего тем, что якобы все вокруг не любят его и насмехаются над ним.
– Это несправедливо! – восклицал он, в то время как Лестина следила за ним янтарными глазами, в глубине которых таились древний покой и мудрость.
– А кто обещал тебе, что вся твоя жизнь будет усыпана розами? – спрашивала она, беря его за руку и, перебирая ее волосы, шептала: – Дорогой мой бедняжка, какая жалость. В былые дни ты мог не считаться ни с кем и ни с чем, ты мог промчаться по своим владениям на чистокровном скакуне, не заботясь о том, что его подковы вдруг затопчут черного раба, ведь ты мог поехать на аукцион и купить себе новых.
Она говорила об этом без тени сожаления, она была слишком далека от своей родни, чтобы сочувствовать их горестям и разорению. Она вмешалась в его мысли, целуя в губы и шепча:
– Вот, вот… Не надо грустить… – словно он был малое дитя.
Ее пальцы скользили по его груди и дальше вниз по животу, и вскоре он становился беспомощен под ее ласками, полностью расслабившись и доверившись ей. «А почему бы и нет? – думала она. – Он знает, что его тело достойно моих ласк. Разве его отношение к женщинам не доказывает этого? Он упрекает меня за мою опытность, а ведь сам успел утратить невинность в гораздо более юном возрасте – по крайней мере, так он хвастает. Он ненасытен и беспечен и ни разу в жизни не пролил слезы или даже не задумался о ком- то другом. Он разбивает сердца, не обращая на это внимания. С утратой былого могущества он утратил и вседозволенность. Мне жаль рабов на плантациях, стонавших под ударами его бича, и тех чернокожих девушек, которых он изнасиловал и позабыл. И все же его красота заставляет все ему простить. Он – само совершенство. Мне достаточно только взглянуть на него, провести пальцем по гладким мускулистым рукам, чтобы почувствовать невыразимый экстаз. И если он когда-нибудь бросит меня, я не представляю, как переживу это».
– Лестина! – Он уже готов был снова войти в нее, держа руки на ее грудях и теребя затвердевшие, словно камень, соски.
