поздравляет меня: '- Молодчага, хвалю, так держать! Вот это я понимаю: во всеоружии перешел в наступление на любовном фронте. А ведь до чего верно рассчитал: когда все уже сказано, только любовь, настоящая или мнимая — неважно, позволяет добиться большего, дает нам возможность быстро и точно попасть в цель. А теперь, когда первый оборонительный рубеж покорен, перейдем к штурму крепости, лобовой атакой и без всяких там уловок. Значит, так, проталкивайся лбом между ее коленями, настырно раздвинь их одним напором лица, чтобы потом, в порыве страсти, сразу оказаться, так сказать, уста в уста. Не робей, как прорвешься, все будет в лучшем виде, положись на меня'.
Чувствую, что 'он' не прав. Чувствую, что 'он' все погубит. Чувствую, что из-за этого 'положись на меня' я снова сяду в лужу. Чувствую, наконец, что 'он' не имеет ничегошеньки общего с тем неподдельным, истинным порывом, который заставил меня кинуться к ногам Ирены. И все равно, несмотря ни на какие предчувствия, мой злой гений берет верх. Не разжимая объятий, начинаю осторожно, незаметно протискиваться лбом меж ее колен: тем самым я как бы подбиваю Ирену на стихийную, почти добровольную уступку. Однако колени не поддаются, наоборот — смыкаются еще тесней. Тогда я откровенно хватаю их двумя руками и, налегая всем телом, пытаюсь что есть мочи разомкнуть. Происходит то, что я и предполагал. Ирена вовсе не собирается уступить и 'положиться' на 'него'. Вместо этого она со всей силы больно бьет меня коленом прямо по лицу. Я отлетаю на пол и шарахаюсь спиной об стол. Но Ирене этого мало: уже не так яростно, скорее презрительно она наносит мне в придачу удар в плечо.
Затем с серьезным видом, сухо и неприязненно произносит: — Сиди смирно и не шали. Не то получишь коленом под зад.
IV
Пришиблен!
Теперь уж я до смерти на 'него' разозлился. Подумать только: в тысячный раз попадаю впросак по 'его' милости. Но еще больше злюсь на самого себя — за то, что 'положился на него'. Вскакиваю и говорю: — Не беспокойся — шалить не буду. А если и буду, то в другом месте. Я ухожу.
— Ладно тебе, не принимай близко к сердцу.
— А как мне, по-твоему, это принимать? — С юмором. Видел бы ты, какой ты сейчас смешной! — Что же во мне смешного? — Раскраснелся, злой как черт, а эта штуковина… я хочу сказать Федерикус Рекс, раздулась до таких размеров, что, извини, кажется больше тебя.
— Раз я смешон, то ухожу.
— Да нет же, останься, ты вовсе не смешон, то есть смешон, но очень даже мило.
— Для чего мне оставаться? — Останься — я все тебе объясню.
— Что именно? — То, что между нами могут быть только дружеские отношения.
— Все ясно, я ухожу: дались мне твои объяснения, а к ним еще и дружеские отношения.
— Значит, и ты такой же, как все: без этого дела женщина для тебя — пустое место.
'Его' реплика: '- Золотые слова. Без этого дела женщина для нас — что ноль без палочки. Пошли отсюда, чего мы тут забыли?' Мой ответ 'ему': '- Коль скоро ты советуешь мне уйти, я останусь. Может быть, впервые в жизни поступлю правильно'.
Обращаюсь к Ирене: — Что тут объяснять? Нечего тут объяснять. Не нравлюсь я тебе — вот и весь сказ.
— На твоем месте я бы все-таки кое о чем спросила.
— О чем же? — Да что ты за бука такой, ничего тебе не интересно. Ты идешь в банк, снимаешь башмак и протискиваешь ступню между ногами незнакомки. Она не сопротивляется, не поднимает скандала, но в последний момент, когда ты уже думаешь, что дело в шляпе, незнакомка отталкивает тебя и не желает иметь с тобой ничего общего. Тебе не кажется, что я веду себя несколько странно? На твоем месте я была бы полюбопытнее.
— Ну ладно. Так объясни, почему ты не желаешь иметь со мной ничего общего? На лице Ирены появляется широкая, довольная улыбка, не выходящая, впрочем, за пределы губ. Глаза вытаращены, зрачки расширены, словно уставились куда-то сквозь меня.
— Я оттолкнула тебя, — медленно отвечает Ирена, чеканя каждый слог, — потому что ты мне не нужен.
— Никто никому не нужен. Однако ж…
— Нет, ты не понял. Мне достаточно меня самой. Мне не нужен никто другой.
— Никто другой? — Ну, то есть друг, сожитель, супруг, любовник, называй как угодно.
Я все еще никак не возьму в толк, И снова, как всегда грубо и напролом, 'он' открывает мне глаза: '- Ей-ей, у тебя башка совсем уже не варит. Неужто не допетрил, что перед нами типичный случай из серии 'втихомолку сам с собой'? Вся ясно: сматываем удочки, нечего тут толочься'.
Но я не слушаю 'его'. Меня заинтриговала серьезность Ирены. Иду на риск: — Короче говоря, ты…
— Ну говори, говори, не бойся.
— Самодостаточна? — Боже правый, какой благовоспитанный мужчина. Да оставь ты в покое все эти мудреные словечки, называй вещи своими именами.
— Нет уж, сама называй, коли взялась объяснить, чем я тебя не устраиваю.
— Тогда скажу прямо: я мастурбирую.
— Мастурбируешь? — Да, мастурбирую.
— И… всегда мастурбировала? — Всегда.
— И тебе достаточно только мастурбации? — Достаточно, потому что благодаря мастурбации мне достаточно меня самой.
— Это что — каламбур? — Нет, правда.
— А может, правда в том, что ты попросту не в состоянии любить? — Мастурбация, для меня во всяком случае, — один из способов любить и быть любимой.
— Любить? И быть любимой? Кем? — Любить самое себя и быть любимой самой собою.
— А не лучше ли любить самих себя через любовь к другому? — Сколько сложностей! Мастурбация позволяет любить самих себя напрямую, без посредников.
— Любить кого-то означает преобразовывать мир вокруг нас.
— Каким образом? — Делая его красивее, свободнее, глубже.
— Тогда мастурбация гораздо выше любви.
— Почему? — По-твоему, любовь делает мир красивее, свободнее и глубже. А мастурбация идет еще дальше: она замещает реальный мир другим миром, возможно, менее реальным, но зато абсолютно в нашем вкусе.
— Это не любовь. Любить — значит выйти из самих себя, отождествиться с другим.
— А зачем выходить из самих себя? И потом, онанист любит самого себя, это верно, но поскольку он любит некоего воображаемого себя, действующего в некоем воображаемом мире, то и он выходит из самого себя. В известном смысле онанист выходит из самого себя, оставаясь при этом внутри себя.
Она говорит спокойным, ясным, уверенным голосом, с легким полемическим задором, однако весьма взвешенным: наверняка она хорошенько обдумала то, что собирается сказать, и в любом случае считает себя неуязвимой для возражений собеседника. Такое впечатление, будто это говорит кто-то другой, невесть откуда, а она всего лишь приоткрыла рот, чтобы позволить чужим словам вырываться наружу. Внезапно меня пробирает какая-то мысленная дрожь, тотчас же передающаяся всему телу. Я встаю и принимаюсь расхаживать по гостиной, как всегда чувствуя себя донельзя смешным: лысый, коротконогий недомерок, да еще руки заложил за спину, просунув их между рубашкой и брюками, и щупает собственные голые ягодицы — дурная привычка, перед которой я не в силах устоять в минуты напряженных раздумий.
— Послушай, Ирена, — изрекаю я наконец. — Давай не будем витать в облаках и спустимся на землю, если не возражаешь.
— А я и не витаю в облаках.
— Может, хватит фундировать эту твою 'самсебятину'? — Что значит 'фундировать'? — В твоем случае
