застал дождь, и все краски стекли прямо мне на ноги. Но это не имело никакого значения, потому что я уже потанцевала с Джеком. Он стал неразговорчив, когда вернулся…
Она напоминает мне магнитофон. Нажимаешь кнопку «play», и рассказ начинается.
— Тогда мы знали, чем себя развлечь, нам не нужно было для этого много денег. Да и не на что их было тратить. Мой Джек теперь уже мертв, застрелен в Британской битве.
Она рассказывала мне это много-много раз, но недавно я вдруг поняла, что в рассказе что-то не так. Если она жила в Индии до конца Империи, то никак не могла оказаться в Англии во время Британской битвы[2]. Я направилась в библиотеку и проверила даты в Британской энциклопедии. Я стала расспрашивать ее, пытаясь выяснить, какое событие реальное, а какое вымышленное. Но она убеждена в подлинности обеих историй, может точно воспроизвести детали: вид, запах. Они засели в ее памяти, как фрагменты фильма.
Мисс Ньюман снимает со стены фотографию Джека и держит ее в руках, испытывая умиротворение от физического прикосновения. Потом протягивает фотографию мне.
Здесь они вместе, около них велосипеды, передние колеса которых соединились, образовав букву «V» — знак победы — на переднем плане фотографии. Невозможно определить, где они находятся: видна только дорога и несколько трудноразличимых яркокоричневых кустов на заднем плане. Эту фотографию она показывает мне каждый раз, и я знаю любую мелочь, и все же мне нравится ее рассматривать. Есть что-то умиротворяющее в воспоминаниях о счастливых временах, когда все было ярким и захватывающим. Такие воспоминания становятся особенным местом, где ты всегда можешь укрыться, местом, где, как ты знаешь, ничего не изменится. Островок безопасности, на котором все определенно, все идет по плану.
Я смотрю на мисс Ньюман. Она худенькая и бесформенная, вялая кожа обвисла на стареньком теле. Свою бесформенность она прячет под шелковым платьем, которое, драпируя ниспадающими складками, услужливо прикрывает большую часть ее невостребованного тела, видимо, из сочувствия к обманчивым видениям прошлого.
На фотографии она очаровательна. Молодая, симпатичная, спокойная и свеженькая. Она улыбается накрашенными губами, кудрявые волосы подстрижены; привлекательна и в то же время непосредственна. Я сравниваю ее сегодняшний образ с фотографией дней минувших и, с усилием стараясь отыскать сходство в линии носа, в локонах волос, в лучистости глаз, каждый раз терплю неудачу. Смотрю на Джека и думаю: был ли он на самом деле таким, каким она его себе представляла?
Я протягиваю фотографию обратно, и она возвращает ее на стену.
— Вчера я перебирала кое-какие старые письма, — говорит она, — и нашла стихи, которые Джек мне написал.
Она останавливается, и я жду. Раньше у нас не было такого поворота в разговоре.
— Не думаю, что смогу их тебе показать, моя дорогая. — Она стыдливо опускает глаза. — Это слишком личное, чтобы кому-то показывать.
— Конечно, — говорю я.
— Не все они добровольно пошли на ту Британскую битву, — говорит она. — Джек рассказывал мне, что некоторые молодые люди, которых заставили сесть в самолеты, плакали. Все было не так, как в кино.
Я слышала об этом раньше.
— И Джеку, конечно, трудно было это сделать, но он исполнял приказ. Он знал, в чем его долг.
Я все думаю: почему она останавливается, перед тем как это рассказать, как будто отталкивает от себя какую-то более темную, более правдоподобную картину?
— И такие прекрасные стихи, — говорит она.
Если бы Джек был жив, его патриотизм мог перейти в предубеждение. Возможно, он стал бы проводить время в гольф-клубе, попивая двойное виски, ратуя за арьергардный бой против иммигрантов, флиртуя с секретаршами, а она бы старалась оставаться веселой, зная все о его опрометчивых поступках. С воспоминаниями ей гораздо лучше.
— Он написал много писем? — спросила я.
— О да, дорогая. Я храню их все. У меня есть целая коробка с вещами Джека — там медали, другие фотографии. Их старший офицер прислал мне после его смерти, и все потому, что он оставил письмо с указанием, что делать с его личными вещами. Его родители разозлились: они думали, что все должно принадлежать им. Но я им не уступила. Я так и знала, что его последние мысли были обо мне.
Она аккуратно складывает руки на коленях и бросает на меня взгляд той упрямой девочки, которая когда-то не уступила.
Жизнь Джека собрана в коробочке, думаю я и чувствую, как со мной что-то происходит. Значит, где-то должна быть и коробочка, в которой собрана жизнь моей матери.
Мисс Ньюман продолжает говорить, но я больше не слушаю. Неужели отец действительно стер все следы моей матери? Может, он просто спрятал? Должна быть какая-то коробка на чердаке, которая поможет мне воссоздать ее черты и расскажет о ней.
— Мы никогда не спорили: на это не было времени, — говорит мисс Ньюман. — И знаешь, об этом периоде моей жизни я помню гораздо больше, чем о том, что делала вчера. Его мать тогда умирала от рака, но, знаешь ли, она все время была занята чем-то: организовывала торжественные церемонии, руководила комитетами.
Я заставляю себя сосредоточиться. Представляю себе большой тент в саду, под ним столики с разложенными кругом пирожными, это заседание комитета деревенского клуба, и маму Джека, мило улыбающуюся оттого, что ей удается всех заставить плясать под свою дудку. Мисс Ньюман хранит медали Джека как сокровище, в полной уверенности, что думал он только о ней. А не о матерях ли думают мужчины перед тем, как умереть?
— Знаешь, ей делали сканирование. Она должна была лежать очень спокойно, и они продвигали ее через эту машину, с помощью которой могли рассмотреть все, что происходит у нее в мозгу.
Здесь она снова ошибается. Путает собственные воспоминания с «Коронейшн-стрит» или «Ист- Эндерз»[3]. Может, и ни одно из ее воспоминаний не соответствует реальности. И разве это так важно, что она сплетает вымысел с правдой, вышивая свою историю, теряя нить посредине, поворачивая узор не в том направлении? Возможно, все воспоминания подобны этому, и правда в их сердцевине, расцвеченная золотистым блеском, становится тем прекраснее, чем более приукрашена.
Я жду еще немного, слушая ее рассказ. Наконец, догадавшись посмотреть на часы на камине, обнаруживаю, что уже полдевятого. Странное время для чая с пирожными, будь то утро или вечер.
— Мне пора идти, — говорю я. — Нужно еще много всего сделать.
Она идет со мной к двери.
— Так приятно повидать тебя, Китти. Обязательно приходи.
— Спасибо за чай.
Мы идем в прихожую, и я подавляю в себе это постоянное желание открыть сундук и посмотреть на упакованную и спрятанную от глаз ее индийскую жизнь. Пока мы стоим, она вдруг что-то вспоминает.
— Подожди минутку, — говорит она и поспешно исчезает на кухне.
Моя нерешительность длится две секунды. Затем я наклоняюсь и быстро открываю крышку сундука — она тяжелее, чем я ожидала, — и сразу же опускаю.
Сундук пуст.
Мисс Ньюман возвращается с маленьким свертком песочных печений, завернутых в бумажную салфетку, и сует его мне в руку.
— Скушаешь потом, — говорит она.
Теперь я понимаю, почему она больше говорит о Джеке и меньше об Индии. Свои воспоминания об Индии она потеряла.
Она стоит у двери, глядя, как я поднимаюсь по ступенькам.
— До свиданья, Китти.
Она машет мне вслед.
Я оборачиваюсь и машу в ответ. Но ничего не выкрикиваю, чтобы Джеймс не услышал и не вышел.
