Уиллиса, и про лимузин. Когда я закончил рассказ, инспектор поинтересовался:
— А что с лицом-то?
Пришлось и об этом рассказать.
— Значит, Виктор Ортис? — вздохнул инспектор.
— Знаете такого?
— Земля слухами полнится. У меня во Фрипорте есть один хороший знакомый, тамошний инспектор. Не верил он с самого начала, что Ортис сыграл в ящик. Не было там его, в кабаке-то.
— Да и я не поверил, — разоткровенничался я. — Там пятерых уложили, а опознали только четверых. Так что неувязочка где-то вышла, просчетец.
— Ага, — согласился Педерсон. — Я тоже заметил: если делом Нассау занимается, концы не вяжутся. Охоча до наживы тамошняя бригада. Поговаривают, стригли они с Ортиса неслабо.
— То есть в смысле он откупился?
— Ничего не скажу. Лишь знаю, что не все так просто с нашим центральным управлением. И к тому, что с вами случилось, они тоже свою руку приложили.
— Что было, то прошло, — сказал я.
— Так-то оно так, да только фотографом покойным я сам займусь.
— В смысле?
— В Нассау пока ничего не знают.
— Вы им не сообщили, что Геннон застрелен?
Педерсон покачал головой. Я встал из-за стола и направился к окну. По пути раздумал, подошел к столу и уставился на инспектора.
— Слушайте, это не шутки: Барбара пропала, а вы тут воду мутите. Кончайте с вашим игрушками.
Он встал, оперся руками о стол и зло на меня воззрился.
— Никаких игрушек.
— Тогда фэбээровцев надо подключать, — сказал я. — Геннон у нас кто? Англичанин? Значит, и Скотланд-Ярд вы обязаны проинформировать.
— Если по-хорошему, то должен. Да только делается это через Нассау, и никак иначе. А они возьмут и замнут все дело. Хорошего от них не жди, мне ли вам рассказывать.
Здесь он был прав. Именно полицию Нассау я должен благодарить за то, что Виктор Ортис жив и невредим, а я угодил за решетку.
— А насчет Барбары есть какие-нибудь наметки?
— Тут я пас. Буду с вами откровенен: шансы найти ее живой очень невелики.
Ну вот и прозвучало то, о чем и подумать было страшно. Я опустился на стул, Педерсон сел и умолк. Как только я немного очухался, сразу его спросил:
— Долго сможете скрывать?
— Не слишком. Пару-тройку дней от силы. Все, с кем я разговаривал, пока согласились молчать.
— И насколько крепко их слово?
— Крепче, чем вы думаете. На этом острове живут замечательные люди. Это между собой они будут языками чесать, но если пройдет слух, что я просил держать рот на замке, ни одна живая душа не проговорится, — сказал Педерсон. — Об этом я уж как-нибудь сам позабочусь. Можете на меня положиться.
— Я буду искать Барбару.
Педерсон улыбнулся:
— Замечательно, когда хотя бы два человека знают, что им делать.
Глава 27
Инспектор предложил подкинуть меня в «Альбери-Холл», но я отказался: решил пройтись. Не знаю, почему я так поступил — ведь измотался страшно. Не помню, как шел, запечатлелось в мозгу только яркое солнце тропического дня, когда выбрался на улицу, а потом я уже стоял в ванной и раздевался. Залез под душ, на полную включил воду. Намылился, ополоснулся, сел на выложенный плиткой пол и грелся: горячие струи воды хлестали по голой шее. Я закрыл глаза, обхватил голову руками, меня окутывал пар, и очень хотелось в нем раствориться, исчезнуть.
Давно я не плакал. Вот и в этот раз попытался, но ничего не вышло. Не знаю, о чем это говорит — может, во мне теплилась искорка надежды. Ситуация представлялась в более позитивном ключе, нежели обрисовал Линфильд Педерсон, просто внутри все болело, меня терзала какая-то ноющая боль, пустота, гнетущее чувство неопределенности. Я в тот миг порадовался, что не стал смотреть на мертвого Геннона — ведь тогда волей-неволей мне представилась бы Барбара, которую, возможно, постигла та же участь. Тяжело, когда хочешь плакать и не можешь. Выплакал бы горе — и все, а так… мучайся от неизбывности. Я долго еще сидел под душем и отогревался.
Когда натягивал на себя одежду, в дверь постучали. Мистер Пиндл позвал меня к телефону, в главное здание отеля. Я добрался до места, и в трубке послышался голос Клариссы Персиваль. Она поздоровалась, сказала, что уже в курсе случившегося и ей страшно неловко меня беспокоить, но дело касается Бирмы Дауни.
— Мисс Дауни надеется, что вы к нам заглянете, — взмолилась метиска. — Как можно скорее.
До особняка лорда было пятнадцать минут ходу. Кларисса провела меня в ярко-розовый домик на сваях. По пути женщина то и дело прикладывала к глазам салфетку, отирая слезы. Я расспрашивать не стал, а сама она заговорить и не пыталась.
На цементной площадке перед розовым корпусом, рядом с внушительным по размеру кондиционером, кто-то оставил тележку для гольфа. Мы поднялись на деревянное крыльцо, дверь тут же открыли, и на пороге показалась молоденькая девица, пепельная блондинка с задорной искоркой в зеленых глазах, пышущая молодостью и здоровьем. Она жестом пригласила нас войти.
Смерив меня взглядом, девица проворковала:
— Фу-ты ну-ты, какой крепыш.
Подобные заявления всегда ставили меня в тупик. В итоге мне не оставалось ничего другого, как с улыбкой проследовать за ней в утробу дома. На девице была длинная сорочка из белого хлопка, под которой просвечивали оранжевые трусики от бикини. Блондинка шла босиком, и при каждом шаге кое-какие части тела, весьма отменные, колыхались. Видимо, это доказывало их естественное происхождение. Надо сказать, природа ее не обидела.
В гостиной сидели две женщины, одна из которых при нашем появлении встала. Она оказалась выше встретившей нас блондинки, под метр восемьдесят. На ней была обтягивающая юбка поверх черного гимнастического трико. Незнакомка отличалась спортивным сложением, которое можно наработать лишь годами долгих и упорных тренировок. Ни грамма жира, все подтянуто и крепко, мускулы где положено — пожалуй, она была даже слишком мускулиста для женщины, хотя это дело вкуса. Длинные черные волосы были расчесаны на прямой пробор; в каждом ухе — по золотому колечку. Я мог лишь предположить, что вторая из присутствующих была Бирмой Дауни. Она сидела в кресле-каталке и, отвернувшись от нас, смотрела сквозь венецианское окно на океан. Мне удалось рассмотреть только ее белый капюшон.
— Зой Эпплквист, — представилась черноволосая спортсменка и указала на пухляшку: — А это Тиффани Сен-Джеймс.
Тиффани сделала ручкой и плюхнулась на кожаный диван. Педерсон оказался прав: девятнадцатилетней девушкой она не выглядела. Акселерация — бич наших дней.
У дивана стоял журнальный столик со стеклянной столешницей, и Тиффани попыталась было водрузить на него ноги, но под взглядом Зой Эпплквист мигом их убрала. Девушка положила ногу на ногу и, взглянув на меня, закатила глаза — словно бы мы оба были заговорщиками против тирании тех, кто не терпит грязи на журнальном столике. Видимо, я ее к себе расположил. Да, Частин, ты не лишен обаяния, и прелестные юные создания тебя замечают. Ничего, дай время — и это пройдет.
Тут что-то застрекотало, кресло-каталка развернулось, и нашим взглядам предстала Бирма Дауни. Как
