культуре, не хуже самого Иосифа Вардуашвили.
— Мы, разумеется, окажем ему всяческую помощь.
— А не хотелось мне этих парней отпускать от себя…
— Ничего, не огорчайся. Тебе даже следует радоваться, что твоя бригада окажется кузницей кадров. Знаешь, Шакрия, я хотел было назвать ее «летучей бригадой» и бросать в узкие места всякий раз, как где-нибудь дело разладится. Но потом я передумал. Посоветуемся. Только все же, по-моему, лучше оставить ее как есть. Наш район в основном виноградарский, и Чалиспири должен стать лучшим, передовым виноградарским колхозом. Семьдесят один гектар виноградников для нас — пустяки, нам нужно разбить вдвое, втрое больше, за счет полеводства. Вот тогда у нас будет настоящий достаток. Механизация облегчит труд, так что все окажется проще, чем представляется поначалу. Твоя бригада должна стать инициатором. И начинать надо сразу. Уже в этом году мы должны посадить виноград на обоих участках Маквлиани и за Берхевой, прямо против них, там, где в прошлом году был посеян подсолнух.
— Давай начнем. Раз ты у нас будешь во главе…
— Эх, Шакрия, кто бы должен был стоять во главе, ты знаешь не хуже меня, но…
— Совестью клянусь, Шавлего, никогда еще не бывало мне так горько, как теперь при мысли о гибели Реваза. Весь вчерашний вечер о нем думал. Правда, близкой дружбы между нами не было, но наши ребята очень его уважали, да и любили в душе… Все село оплакивает его.
— Ничего не поделаешь… Эх, если бы не случилось этого несчастья!.. Но раз уж случилось, слезами делу не поможешь. Теперь нам придется взвалить все на себя.
— О чем тут говорить! Раз запряглись, так надо тянуть. И надеюсь, потянем неплохо.
— Начинаем сразу, с нынешнего дня. Вот с этой минуты.
— Начинаем. Куда ты поведешь, туда и мы за тобой. Все, что сделаем, — вместе сделаем, в чем где неудачу потерпим — вместе будем в ответе. Куда хочешь, туда нас бросай! Помрем, а своего добьемся! Раз ты с нами, каждый из нас станет барсом, львом! Перевернем все Чалиспири! — Надувной не мог усидеть спокойно, ерзал на стуле, потирал руки, то и дело скалил крепкие зубы, беззвучно посмеивался от радости. — С ума сведем дядю Нико — покажем ему, каким должен быть колхоз и как в нем должна кипеть работа! Только вот что, Шавлего! — Смех его сразу оборвался, глаза стали холодными. — Бухгалтера, — он ткнул вниз оттопыренным большим пальцем, — вон! Знай: если он останется на своем месте, непременно запутает нас в какие- нибудь неприятности.
— Чего уж там! Конечно, этого бухгалтера в колхозе держать нельзя. Я о нем много слыхал всякой всячины. Без его помощи и Нико не мог бы получить деньги за несданную корову. Но пока что…
— Ни в коем случае! Ни одного дня! Ни одного часа! Другой такой подколодной змеи я не знаю. Серьезно говорю. Стакнется с Нико, и вместе подстроят нам какую-нибудь каверзу.
— Здорово тебя запугали. Как он может нам повредить?
— А черт его знает? Разве наперед угадаешь? Но что-то придумают, подложат свинью — это точно.
— Но замены у нас пока нет!
— Найдем. У меня есть кандидатура: здешний парень, работает сейчас в Лалискури. Перейдет к нам с удовольствием. Теперь как раз стало модно обмениваться работниками. А от нашего надо сегодня же освободиться. Как только закончится заседание правления, я сразу отправлюсь в Лалискури. Знаешь, кто это? Двоюродный брат Реваза, Адам Енукашвили. Он и за бедной своей теткой присмотрит, а то сидит несчастная старуха взаперти, одна с этой девушкой…
— Да, и эта девушка… Жалко ее. Надо и о ней подумать. Очень, очень жалко! Отец совсем ее забросил?
— Она сама его близко не подпускает. Не знаю, как с ней быть… Где-то я читал насчет встречного пожара…
— Что еще за встречный пожар?
— Если в тайге загорится лес, с противоположной стороны пускают навстречу другой пожар, чтобы остановить первый.
— Ну, ты эти глупости брось! Нашел предмет для шуток!
— Я сейчас немножко не в своем уме: если вдруг выскочу в окошко или сделаю стойку на крыше, ты не удивляйся. А об этой девушке мы, кроме шуток, обязаны позаботиться. Кто отвернулся от дяди Нико, тот наш союзник. Поговорю с нашими девчатами. И мне тоже ее жалко. Ей-богу! Хотя бы потому, что она собирается жить, как вдова Реваза, под его фамилией.
— С девушкой ты поговори. Сегодня, если улучу минуту, зайду туда… Если днем не выйдет, хоть поздно вечером зайду. В Лалискури ты отправляйся сегодня же, не откладывая. Об этом Адаме Енукашвили я ничего плохого не слышал. Переговори с ним, потом расскажешь мне о результатах.
— Сразу после правления и отправлюсь.
— Ладно. Теперь слушай. Вот тебе ключи. Разбуди Лексо, выведите нашу «Волгу»…
— Она у дяди Нико во дворе. Позволит ли?..
— Ключ я от него принял еще вчера. Раз тебе его вручаю, значит, таково мое распоряжение. Поезжай в Телави и спешно привези сюда ко мне заведующего нашей винной точкой Вахтанга Чархалашвили.
— Не думаю, чтобы он со мной поехал.
— Скажи, что его вызывает председатель.
— Ладно. А если все же не поедет?
— Поедет. Он ведь еще не знает о вчерашних переменах. А ты не говори дяде Нико, куда и зачем едешь.
— Ладно.
— Так ступай. Вон уже кто-то пожаловал. А, Эрмана! Привет! Да будет счастлива встреча двух председателей одного села.
Эрмана с серьезным видом подошел к Шавлего и с достоинством пожал ему руку.
Надувной бросил на него сзади насмешливо-лукавый взгляд и вышел.
— Сегодня утрем у нас заседание правления. Прошу присутствовать, Эрмана.
— Знаю… Только что же это — еще ночь на дворе, а ты уже здесь. Не спалось тебе?
— Успеем выспаться потом, мой Эрмана. А пока надо дело делать. Вот о чем я хотел тебя попросить: составь мне сейчас же список каменщиков, столяров, гончаров и вообще таких членов колхоза, которые работают на стороне. Я должен знать, кто уклоняется от работы в колхозе. Сегодня же соберешь их в сельсовете и, после заседания правления, приведешь сюда, ко мне. Мне нужны также списки всех, кто старше шестидесяти лет, кто получает пенсию и кто, по тем или иным причинам, не может работать. Но в особенности необходим точный список каменщиков, столяров и гончаров. Меня интересует, сколько каждый из них работает в колхозе, каков их трудовой вклад.
Эрмана с недовольным видом повернулся на стуле.
— Какой там трудовой вклад… Как только я стал председателем сельсовета, на другой же день пожаловал ко мне Филипп Какиашвили: «Наскиде, говорит, я давал в месяц двести рублей, а сколько ты потребуешь?» Ну, я его в толчки — можешь себе представить… Смотрю, опять просовывает голову в дверь: «Больше двухсот пятидесяти, ей-богу, никак не могу». Говорю ему: «Убирайся отсюда вместе с твоими деньгами!» А он: «И другие тебе больше не дадут. Наскиде они как раз столько и давали…» Насилу от него отделался. В тот же день взял я и обошел все село, всем закрыл и опечатал их частные «фабрики». И все же, как мне сообщают, они продолжают потихоньку делать каждый свое — лепят посуду, кувшины, квеври… Один не могу с ними справиться, не в силах; говорят, многие в сговоре с финагентами, конечно за плату…
— Ничего, все уладим. Ты сразу, с утра, всех обойди, скажи, чтобы ни один ремесленник никуда не уходил из села. Пусть соберутся в сельсовете и ждут там, пока мы не кончим заседать.
— Созвать их не трудно, но как ты сумеешь с ними поладить? Что придумал? От этих людей селу пользы не будет.
— Будет польза! Раз я говорю, значит, будет. Сегодня соберем всех здесь. С завтрашнего дня начинаем готовить фундамент для клуба.
— Для клуба? Какой там фундамент, когда уже стены на целый метр сложены!
