когда-нибудь от одиночества, думал Джерек, скучал ли, как это могло в конце концов показаться, по неуклюжему заботливому вниманию инженеров, давших ему жизнь? Покинули ли обитатели Шаналорма город или он сам отверг их? Джерек обнял одной рукой плечи матери, но понял вдруг, что вздрагивает от порывов неожиданного холодного ветра.
— Он грандиозен, — сказал Джерек.
— Я думаю, не отличается от тех, которые ты посетил… от Лондона?
— Это город, — согласился он, — а города ненамного отличаются друг от друга по своей сущности. — И почувствовал еще один укол боли, поэтому засмеялся и сказал: — Какого цвета будет наш обед сегодня?
— Снежно-белого и темно-голубого, — сказала она. — Эти маленькие улитки с лазурными раковинами, откуда они? И сливы! Что еще? Аспирин в желе?
— Не сегодня. Я нахожу его несколько пресным. Нам нужна какая-нибудь снежная рыба?
— Обязательно! — Сняв платье, она встряхнула его надо мхом, и оно превратилось в серебристую скатерть.
Вместе они приготовили еду, усевшись на противоположных концах стола.
Но когда еда была готова, Джерек не почувствовал голода. Чтобы доставить удовольствие матери, он попробовал немного рыбы, сделал глоток-два минеральной воды, взял кусочек героина и обрадовался, когда ей самой наскучила еда и она предложила рассеять остатки. Как Джерек ни старался всем сердцем присоединиться к энтузиазму матери, но обнаружил, что не может освободиться от смутного чувства беспокойства. Он знал, что хочет быть в каком-то другом месте, но знал также, что в мире нет места, куда он мог бы отправиться и освободиться от ощущения неудовлетворенности. Он заметил, что мать улыбается.
— Джерек! Ты печален, мой дорогой! Ты хандришь! Возможно, пришло время забыть свою роль, сменить ее на ту, которую можно лучше воплотить в жизнь?
— Я не могу забыть миссис Ундервуд.
— Я восхищаюсь твоей твердостью. Я уже говорила тебе это и теперь просто хочу напомнить, исходя из моих знаний классики, что страсть, подобно совершенной розе, должна в конце концов увянуть. Возможно, сейчас самое время дать ей начать понемногу увядать?
— Никогда!
Она пожала плечами.
— Конечно, это твоя драма, и ты должен быть предан ей. Я первая, кто сомневается в мудрости уклонения от первоначальной концепции. Твой вкус, твой тон, твой стиль — они совершенны. Я больше не буду спорить.
— Кажется, это больше, чем вкус, — сказал Джерек, оттягивая кусочек коры и заставляя его мелодично бренчать о ствол дерева. — Трудно объяснить.
— Как и любое по-настоящему важное произведение искусства.
Он кивнул.
— Ты права, Железная Орхидея. Так оно и есть.
— Скоро все разрешится само собой, плод моего семени. — Она взяла его под руку. — Пойдем, прогуляемся немного по этим спокойным улицам. Ты, может быть, найдешь здесь вдохновение.
Он позволил провести себя через пруд, в то время как она, все еще во власти приятных воспоминаний, говорила о любви его отца именно к этому городу и о его глубоком знании истории Шаналорма.
— И ты так никогда и не узнала, кто был мой отец?
— Нет. Разве это не восхитительно? Он все время оставался с измененной внешностью. Мы любили друг друга несколько недель!
— Никаких намеков?
— О, видишь ли… — Она беспечно рассмеялась. — Знаешь, слишком упорное расследование тайны все испортило бы.
Под их ногами какой-то захороненный трансформатор вздохнул и заставил задрожать землю.
2. ИГРА В КОРАБЛИКИ
— Я иногда задаюсь вопросом, — сказала Железная Орхидея, когда ландо Джерека уносило их прочь от Шаналорма, — куда ведет нынешняя мания изучения Эпохи Рассвета?
— Ведет, моя жизнь?
— Я имею в виду артистически. Вскоре, в основном из-за моды, которую ты породил, мы вновь создадим ту эпоху вплоть до мельчайшей детали. Все будет похоже на жизнь в девятнадцатом столетии.
— Неужели, металлическое великолепие? — Он был вежлив, но все еще не способен следовать ее рассуждениям.
— Я имею в виду, нет ли опасности из-за увлечения реализмом зайти слишком далеко, Джерек? В конце концов воображение людей может стать неповоротливым. Ты всегда утверждал, что путешествие в прошлое влияет на восприятие человека — делает мысли расплывчатыми, затрудняет творчество.
— Возможно, — согласился он, — но я не уверен, что мой Лондон станет хуже, будучи создан скорее на основе жизненного опыта, чем фантазии. Конечно, причуда может зайти слишком далеко. Как, например, в случае с Герцогом Королев.
— Я знаю, тебе редко нравятся его работы. Они, действительно, немного экстравагантны и пусты, но…
— Его тенденция к вульгаризации — наваливать эффект на эффект беспокоит меня. Хотя, надо отдать должное, он был довольно сдержан в своем «Нью-Йорке, 1930 г.», несмотря на очевидное влияние моего собственного творения. Подобное влияние будет для него полезным.
— Он, как и другие, может зайти слишком далеко, — сказала она. Именно это я и имею в виду. — Помолчав, она пожала плечами. — Но скоро ты создашь новую моду, Джерек, и они последуют ей. — Она сказала это почти с надеждой, почти мечтательно. — Ты направишь их прочь от излишеств.
— Ты добра.
— О, даже больше! — Ее лицо цвета воронова крыла светилось юмором. Я пристрастна, мой дорогой. Ты — мой сын!
— Я слышал, Герцог Королев закончил Нью-Йорк. Не отправиться ли нам посмотреть его?
— Почему бы и нет? И будем надеяться, что он сам будет там. Я очень люблю Герцога Королев.
— Так же, как и я, хотя и не разделяю его вкусов.
— Зато он разделяет твои. Ты должен быть более снисходительным.
Они рассмеялись.
Герцог Королев был удовлетворен, увидев их. Он стоял в некотором отдалении от своего творения, восхищаясь им с беззастенчивым удовольствием. На нем была одежда в стиле 500-го столетия: сплошные кристаллические спирали и причудливые завитушки, глаза зверей, бумажные шишечки и перчатки, которые делали невидимыми его руки. Он поднял чуткое лицо с густой черной бородкой и крикнул Джереку и его матери:
— Железная Орхидея во всей своей темной красе! И Джерек! Я приписываю тебе все заслуги, мой дорогой, за первоначальную идею. Считай, что это дань твоему гению.
У Джерека потеплело на душе при виде Герцога Королев, как всегда, впрочем. Его вкусы, может быть, и не были такими, какими должны были быть, но его добродушие неоспоримо. Джерек решил похвалить создание Герцога, что бы он там ни думал о нем.
Фактически это было довольно скромное произведение.
— Как видишь, он из того же периода, что и твой Лондон, и, думаю, очень близок к оригиналу.
Ладонь Железной Орхидеи сжала на мгновение руку Джерека, когда они спускались из ландо, как будто подтверждая обоснованность этого суждения.
