Там, расстелив пустые канары, сидел Али с каким-то парнем. Оба они с аппетитом уплетали огромный арбуз. Я был голоден и, не ломаясь, присоединился к ним. Ради гостя они расстелили сверх канара чистую бумагу и разложили передо мной куски белой тонкой лепешки и большие аппетитные ломти арбуза. Лепешка была свежей и вкусной, а сладкий спелый арбуз так и таял во рту. Казалось, все складывалось чудесно.
Но мне, видно, на роду были написаны в тот день неприятности.
Откуда-то появился дядюшка Архор. Его пригласили к дастархану.[9] Удобно устроившись на хлопке, мастер взял кусок арбуза и уже хотел поднести его ко рту, но вдруг остановился.
— Из вас как будто никто на базар не ходил, откуда же арбуз? — спросил он.
— Виноград ешь, а про виноградник не спрашивай, — шуткой ответил Али.
Но дядюшку Ахрора шутливое настроение рабочих, видимо, не успокоило. Он оглянулся и вдруг, уверенно откинув кучу хлопка, вытащил еще один арбузище не менее пуда весом. Отшвырнув арбузный ломоть, он посмотрел на Али.
— Откуда арбузы, спрашиваю?
Мне уже приходилось видеть дядюшку Ахрора разгневанным. Лицо его становилось страшным, а глаза буквально вылезали из орбит.
Али и его друг виновато опустили головы. А я сидел как дурак с ломтем недоеденного арбуза в руках и куском лепешки во рту.
— Еще есть? — спросил Ахрор.
Али сидел все так же, не двигаясь, но его товарищ, не глядя на дядюшку Ахрора, кивнул головой.
— Принеси!
Парень поднялся и, отойдя в сторону, вытащил из хлопка еще один арбуз.
— Иди скажи директору, — приказал дядюшка Ахрор, не глядя на Али, — что Ахрор тебя уволил.
Али неохотно поднялся с места. Он хотел было что- то сказать в оправдание, но дядюшка Ахрор прервал:
— Иди, иди, не тяни душу. — И тихо добавил: — Эх, я думал, ты настоящий человек. А ты обманул меня.
Али спустился на землю. Его товарища дядя Ахрор послал в столовую за весовщиком.
Это было ЧП.
Народ собрался на площади у больших весов. Обеденный перерыв был испорчен.
Со всех сторон слышались вопросы, возгласы недоумения, возмущения.
— Это какого колхоза хлопок?
— Сколько арбузов?
— Говорят, три. Пуда на два.
— Да как же ты, Али, себя за арбузы продал? Эх ты, дешевка!
— Ничего, Ахрор ему теперь объяснит, что к чему, он ему кожу мякиной набьет.
— А кто с ним еще был?
— Гнать их всех в шею!
Пришли директор хлопкового пункта, весовщик, лаборант, счетоводы. Началось расследование. Все кричали, шумели, прерывали друг друга, ругались. Пытались выяснить, какой колхоз и какая бригада сунули арбузы в канары с хлопком.
Кое-кто вспомнил, что нечто подобное было в прошлом году. Но тогда какой-то подлец наложил в арбу с хлопком почти центнер камней. На этот раз поступили умнее. Подложили арбузы в расчете на то, что рабочие, если даже и заметят, промолчат. Съедят арбузы и не станут поднимать шума.
Я ни в чем не был виноват, но на сердце было скверно. В отвратительном настроении пошел в школу. Перед глазами все время стояло разгневанное и в то же время грустное лицо дядюшки Ахрора.
Вечером мы встретились с ним во дворе, но обычного дружеского разговора не получилось. Не глядя мне в глаза, он отчужденно и холодно сказал:
— Я слышал, вы собираетесь что-то писать обо мне в газету. Я вас очень прошу не делать этого. Мне уже семьдесят лет, я не мальчик и сам знаю, для чего живу и ради чего работаю. Не нужны мне похвалы да поощрения. А уж если хотите доставить мне удовольствие, то опишите в газете этих шутов гороховых, которые на хлопкопункт отправили арбузы. — И, минуту помолчав, зло добавил: — С самого сотворения мира не было труда чище и благородней, чем крестьянский. Это всегда так было и всегда так будет. А эти жулики испоганили свое высокое звание. Пожалуйста, сделайте так, чтобы их узнала вся республика, чтобы каждый честный человек плюнул в их сторону.
Это поручение дядюшки Ахрора я постарался выполнить как можно лучше. Частым гостем стал я на хлопковом пункте и в колхозе, много раз ходил в ту бригаду, где, по словам дядюшки Ахрора, были эти самые «шуты». У меня даже из-за этого начались неприятности.
— Зайдите ко мне на минуту, товарищ Сафоев, — как-то позвал меня в кабинет директор. — Так вот, друг мой, надо нам с вами серьезно поговорить. Пора вам выбрать что-нибудь одно: или педагогическая работа, или корреспондентская. То и другое совмещать нельзя… Подождите, подождите, не торопитесь. Я знаю, что вы хотите сказать. И все-таки поверьте, так дальше продолжаться не может. Урок вы даете кое- как. Целыми днями носитесь по городу, по полям. Все у вас какие-то срочные дела: то мне говорят, что видели вас с председателем такого-то колхоза, а назавтра рассказывают, что вы были в кабинете у прокурора. В журнале у учеников все чаще появляются двойки по химии. Пришкольный участок совсем забросили…
— Ну, знаете, в свободное время я имею право ходить с кем хочу и куда хочу, — перебил я директора. — Хочу — по колхозам хожу, хочу — сижу в кабинете у прокурора. Что касается двоек, тут действительно я в ответе. Но давайте не судить об учителе по проценту двоек, посмотрим, что будет в конце учебного года. А что касается пришкольного участка, товарищ директор, то извините, у меня существует своя точка зрения: дайте ребятам полную самостоятельность. Если я все время буду над ними стоять и указывать: там вскопай, здесь полей, то они и за сто лет не научатся работать.
— Я вижу, вы уж и к замечаниям старших товарищей не желаете прислушиваться, — рассердился директор.
— Нет, почему же, если эти замечания справедливые.
Спор становился все более острым. Если бы в кабинет не зашел заведующий учебной частью, бог знает чем бы кончился наш «товарищеский» разговор.
Мы получили квартиру в новом трехэтажном доме. Когда мы грузили вещи на машину, с работы пришел дядюшка Ахрор.
— Значит, уезжаете… так, — сказал он грустно. — Ну счастливо! — И, помолчав минуту, крепко сжал мне руку большой натруженной ладонью. — Если что нужно будет, я приду к вам, ладно?
— Ну, конечно, конечно, приходите, и не только тогда, когда нужно будет. Вы теперь всегда в нашем доме желанные гости, да и ваш дом для нас родным останется.
Дедушка Зиё, прощаясь с нами, молитвенно поднял руки и пожелал нам счастливо дожить до старости, видеть наших детей взрослыми и счастливыми. Тетушка Икбол с заплаканными глазами засовывала в машину какие-то мешочки и пакетики.
Хотя вещи уже были сложены и давно пора было трогаться, Заррина все еще висела на шее у Ойши, со слезами уговаривая ее не уезжать.
Так окончилось наше недолгое пребывание в домике на окраине.
В трудах и заботах быстро летят дни. В нашей отдельной квартире теперь просторно, тихо, можно спокойно работать. Но мне чего-то все время недостает. Мы с Ойшей часто вспоминаем стариков и очень по ним скучаем. И еще я заметил: не могу спокойно смотреть на всякие безобразия, сразу ловлю себя на мысли: «А что сказал бы дядюшка Ахрор?»
И когда мне удается сделать что-нибудь хорошее, мне хочется, чтобы об этом узнали и дядюшка Ахрор, и дедушка Зиё, и тетушка Икбол, хочется услышать от них ласковое: «Молодец, сынок». И чего это мы так привязались к нашим старикам?
— Странный ты человек, — посмеялась как-то надо мной жена. — Помнишь, как ты ворчал, что уговаривала тебя поселиться в этом доме, как жаловался, что тебе мешают спокойно жить, а теперь