него словно из-за толстой стены.
Он не помнил, как вместе с Умаром приехал в Кокташ. Помнил только, что там было много людей из Душанбе. Работники особого отдела, люди из их 7-й кавалерийской бригады, из обкома партии, сотрудники душанбинской и локай-таджикской районной милиции… Одни выясняли, кто совершил злодеяние, другие готовились к церемонии похорон…
Убийцы Зайнаб-биби и Бекмухаммадова бежали из кишлака. Сан'ат и Умар получили приказ принять участие в поимке преступников. Этого можно было им не приказывать. Если есть на свете справедливость, пусть убийцы скрылись на небе, они все равно будут изловлены. Это было так ясно и неизбежно, что отдавать специальный приказ об этом казалось Сан'ату излишним.
Ишанкула и его сообщников поймали в Сарай-Камаре. На их поиски и суд ушел почти месяц. А сейчас арба с осужденными, сопровождаемая конвоирами, тряслась по пыльной дороге…
В углу помещения Военно-революционного комитета были свалены дрова, и Сан'ат, стоя на корточках, собирал сухую траву и щепочки для растопки. Только что приехавшая Зайнаб, вынув пачку смятых бумаг из внутреннего кармана куртки, положила их на колченогое подобие стола и принялась разглаживать ладонью, задумчиво глядя на парня. Потом она спрятала бумаги в небольшой сундук, стоявший возле стола, и показала на новенькую семилинейную керосиновую лампу со стеклом.
— Посмотри, что нам привезли из Душанбе!
Во всем районе это была вторая лампа со стеклом, которая не чадила. Первая была у начальника гарнизона Караваева. Сан'ат обрадовался.
— А как поступим со старой? — спросила Зайнаб, указав на черный, весь в саже чарок.
— Дайте его мне.
Аккуратно, чтобы не запачкаться зигирным маслом, Сан'ат поставил чугунный светильник на ладонь, вышел во двор и швырнул коптилку через дувал в соседний двор, оставшийся без хозяев.
— Ииии! Что ты сделал?!
— Выбросил, и все.
— Ай да молодец! Зачем?! Разве не лучше было отдать кому-нибудь?
— Кому нужно, сам подберет, но революционный комитет не будет дарить людям закопченные чароки.
Зайнаб рассмеялась. С каждым днем в душе у нее росло нежное материнское чувство к этому малоразговорчивому, бесстрашному и доброму парню.
Под вечер Сан'ат готовил площадку для Зайнаб: к западу от гарнизонной крепости, за заброшенными окопами, поросшими верблюжьей колючкой и лебедой, находилась небольшая площадка, пригодная для конных упражнений. Ничьи взоры не могли проникнуть туда. «Найди такое место, где бы меня не видели», — просила его Зайнаб.
Сан'ат принес охапку ивовой лозы и принялся укреплять на крестовинах, врытых им в землю. Из оврага привел стреноженного коня и оседлал. До прихода Зайнаб нужно было погреть Холдора, поездить на нем.
У каждого коня свой характер. Бывают такие, что едва вденешь ногу в стремя, как он сразу начинает горячиться и берет с места в карьер. Но есть более спокойные, которые требуют разминки и только после этого бесстрашно рвутся вперед, послушные воле наездника. Любо-дорого было посмотреть, как, фыркая и раздувая ноздри, словно ветер мчался Холдор.
Из-за казарменного дувала появилась Зайнаб. Она была высокого роста, приятна лицом и хорошо сложена, только походка у нее была далеко не женственна, не похожая на ту, которую поэты сравнивали с походкой изящной куропатки. Где могла приобрести такую походку женщина, вся жизнь которой прошла в тяжелом труде?!
Вот и сегодня с утра и до полудня она была в ревкоме, потом забежала домой, наскоро перестирала белье, развесила, разожгла очаг и настряпала еду для троих своих детей. А теперь пришла учиться владеть саблей.
— Сан'ат-джон, сыровато здесь больно…
— Что поделаешь, дождь прошел… Если хотите, перенесем на другой раз.
— Нет, нет, ни за что!
Она, словно чалмой, обернула голову платком, спрятав свои длинные косы. Поверх ситцевого платья надела ношеный мужской халат, подпоясалась старым ремнем Сан'ата. На ногах у нее были желтые сыромятные сапоги.
— Ну как, похожа я на красного бойца?
— Скорее на добровольца.
— Ну и это пока ладно. Говори, что мне делать?
— Вот конь. Вот сабля. Вот эти лозы — ваши враги. Вы должны галопом прискакать сюда из той низины…
Зайнаб согласно кивнула и, взяв за повод Холдора, повела коня к бугорку.
— Уже целый месяц прошу завскладом, чтобы из старья выбрал мне какую-нибудь разнесчастную гимнастерку! Только обещает, скряга, чтоб ему подавиться своими обещаниями! — ворчала она, и, встав на кочку, ловко вскочила в седло, и подобрала под себя полы халата.
Рассмеявшись, Сан'ат протянул ей саблю:
— Получилось шиворот-навыворот. Обычно сперва опояшутся саблей, а уж потом садятся в седло. Хорошо, что сейчас не настоящий бой.
— Не беспокойся, сынок, до настоящего боя чему-нибудь научимся.
С первого захода Зайнаб смогла срубить только одну лозу.
— Ну и место подыскал… — сетовала она, остановив коня рядом с Сан'атом. — Всего каких-то двести метров расстояния, а надо преодолеть арык да еще два бугра.
— Вы же сами не захотели учебного плаца эскадрона!
— Обожди, немного пообвыкну, доберусь и до эскадронного плаца.
На втором и третьем заходе дело пошло лучше. Редкий мужчина так свободно и легко сидел в седле и так ловко управлял конем. Будто природа ошиблась, создав Зайнаб женщиной. Уже теперь было видно, что сабля станет в руках Зайнаб так же послушна, как обыкновенный ухват. И теперь уже в лучах заходящего солнца клинок сверкал, как алмаз, молниеносно опускаясь над лозами и со свистом разрубая их.
Сан'ат от удовольствия потирал руки и издавал радостные возгласы. Всякий раз, когда Зайнаб взмахивала саблей, он тоже невольно повторял ее движения и вскрикивал, выдыхая: «Хух! Xух!»
С вечера выпал снег и одел в белый саван весь кишлак, всю степь, все холмы и лощины.
Сан'ат вернулся из Душанбе. По пути он заехал в ревком. Предревкома Низомиддин Каримов горячо спорил с одним из ревкомовцев, который подкладывал дрова в огонь, разведенный на земляном полу.
— А где Зайнаб-апа? — спросил Сан'ат.
— Пошла домой. Скоро придет.
Сан'ат отправился в гарнизон доложить о выполнении поручения и через час снова вернулся в ревком. Зайнаб все еще не было.
Утром в ревком заходил сосед Зайнаб и принес известие, что из своего кишлака пришла ее старшая дочь. Зайнаб поспешила домой. Ее дочь лежала на циновке и стонала от нестерпимой боли. Волосы молодой женщины были растрепаны. Платье изодрано. Один глаз заплыл, и из-под сомкнутых век изредка скатывалась слеза, смешанная с кровью.
Зайнаб прогнала на двор младших детей, которые, стоя возле сестры, плакали навзрыд, и принялась снимать с дочери платье и белье. Все тело шестнадцатилетней женщины было в ссадинах и кровоподтеках. Левая грудь и живот кровоточили, и Зайнаб увидела следы ногтей и укусов.
— Кто это сделал?
— Старшая жена, — едва слышно ответила дочь.
— А муж где был?
Дочь молчала.
Спустя некоторое время Зайнаб, волоча по снегу увесистую сучковатую дубину, спешила в кишлак, где