— Нет, ты мешаешь мне, и только ты один! — воскликнула герцогиня, разражаясь диким бешенством. — Ты отказываешься от руки Маргариты, ты хочешь насмерть оскорбить Сеймуров! Этим ты делаешь невозможным также и мой брак с Томасом Сеймуром. В гордом эгоизме своего высокомерия ты не замечаешь, что разбиваешь мое счастье. Ты только и думаешь о том, как бы оскорбить Сеймуров, я же говорю тебе: я люблю Томаса Сеймура; да, да, обожаю его, он — мое счастье, моя будущность и мое блаженство. Так сжалься же надо мной, Генри! Дай мне это счастье, которого я молю у тебя, словно благословения небес! Докажи, что ты любишь меня и готов принести мне такую жертву. Генри, я умоляю тебя на коленях! Дай мне мужа, которого я люблю! Склони свою гордую голову, стань мужем Маргариты Сеймур, чтобы Томас Сеймур мог стать моим!
Она и на самом деле встала пред братом на колени и умоляюще глядела на него, обливаясь слезами, сказочно прекрасная в своем страстном возбуждении.
Но граф не поднял ее, а, улыбаясь, отступил на шаг назад.
— Давно ли, герцогиня, — насмешливо сказал он, — вы клялись, что ваш секретарь Вильфорд является тем человеком, которого вы любите? Право же, тогда я поверил вам и верил до тех пор, пока однажды не застал вас в объятиях пажа. И в тот день я дал себе клятву никогда не верить вам, какими бы священными клятвами ни клялись вы мне, что любите кого-нибудь. Ну да, вы любите мужчину, но кого именно — это для вас все равно. Сегодня его зовут Томасом, завтра Арчибальдом или Эдуардом — как вам будет угодно!
В первый раз граф скинул маску и высказал сестре все презрение и гнев, который вызывало в нем ее поведение.
Герцогиня почувствовала себя при его словах так, будто ее ранили раскаленным железом. Она вскочила с колен и встала пред братом, задыхаясь, ее глаза метали бешеные взоры, ее лицо трепетало каждым мускулом и жилкой.
Теперь она была уже не женщиной, а львицей, которая готова без сожаления растерзать того, кто осмелился раздразнить ее.
— Граф Сэррей, вы — негодяй! — сказала она сквозь крепко стиснутые, дрожащие губы. — Если бы я была мужчиной, то ударила бы вас по лицу и назвала бы подлецом. Но, клянусь всемогущим Богом, вам не придется похвастаться впоследствии, что вы осмелились безнаказанно сказать мне все это! Еще раз — и уже в последний — я спрашиваю вас: хотите вы исполнить желание лорда Гертфорда? Согласны вы жениться на леди Маргарите и проводить меня с Томасом Сеймуром к алтарю?
— Нет, я не согласен и никогда не соглашусь! — решительно воскликнул граф. — Говарды не склонятся пред Сеймурами, и никогда в жизни Генри Говард не женится на женщине, которой он не любит.
— А, ты ее не любишь! — скрипя зубами, сказала герцогиня. — Ты не любишь леди Маргариты, и потому твоя сестра должна отказываться от своей любви и от того человека, которого она боготворит? А, ты не любишь сестры Томаса Сеймура? Это — не Джеральдина, которую ты боготворишь, которой ты посвящаешь свои стихотворения? Ну так хорошо же! Я открою, кто твоя Джеральдина! Я выведу ее на чистую воду, и тогда горе тебе и ей! Ты отказываешь мне в своей помощи, ты не даешь мне возможности пойти к алтарю с Томасом Сеймуром? Ну ладно же! В один прекрасный день я протяну тебе руку, чтобы помочь тебе и твоей Джеральдине взобраться на эшафот! — Увидев, как при этих словах испугался и побледнел граф, она продолжала с злорадным смехом: — Ага, ты испугался! Ужас заставляет тебя дрожать! Совесть говорит тебе, что самый крепкий столп добродетели может пошатнуться? Ты думал, что будешь в силах утаить от всех свою тайну, если закутаешь ее покровом ночи, подобно твоей Джеральдине, которая, как ты жалуешься в этом сонете, никогда не показывается тебе без черного ночного покрывала? Погоди только, погоди! Я зажгу для вас свет, от которого спадут все ваши вуали; я освещу ночь вашей тайны факелом, который окажется достаточно большим, чтобы поджечь тот костер, на котором придется тебе умереть вместе с твоей Джеральдиной!
— Ага, наконец-то ты показываешь мне себя в настоящем виде! — сказал Генри Говард, пожимая плечами. — Ангельская маска спала с твоего лица, и я вижу фурию, спрятавшуюся за ней. Теперь ты показала себя истинной дочерью своей матери, и только теперь я понимаю, сколько пришлось выстрадать отцу и почему он даже не отступил пред позором развода, только чтобы избавиться от подобной мегеры!
— Благодарю тебя, благодарю! — воскликнула герцогиня с резким смехом. — Ты переполняешь чашу своих преступлений! Тебе недостаточно, что ты доводишь до полного отчаяния свою сестру, так ты еще оскорбляешь мать! Ты говоришь, что мы — фурии!… Ну что же! Настанет день, когда мы станем ими и на самом деле, когда мы обернемся к тебе лицом Медузы, при виде которого ты обратишься в камень… Генри Говард, граф Сэррей! С этой минуты я становлюсь твоим непримиримым врагом! Крепче держи голову на плечах, потому что я поднимаю против тебя руку, в которой держу угрожающий меч! Береги тайну, которая дрожит в твоей груди, потому что ты сделал меня вампиром, и этот вампир высосет всю кровь из твоего сердца. Ты оскорбил мою мать, и я пойду расскажу ей это. Она поверит мне, потому что хорошо знает, насколько ты ненавидишь ее, знает, что ты достойный сын своего отца, а это значит быть благочестивым лицемером, негодяем, носящим добродетель на устах и порок в сердце…
— Замолчи! — крикнул граф. — Замолчи, говорю тебе, а то я забуду, что ты — женщина и моя сестра!
— О, пожалуйста, забудь про это! — язвительно сказала герцогиня. — Я давно забыла, что вы — мой брат, как и вы давно забыли, что вы — сын моей матери. Прощайте, граф Сэррей, я покидаю вас и ваш дворец и с этих пор буду жить у своей матери, разведенной жены герцога Норфолька. Но запомните: мы обе порываем с вами в нашей любви, но не в ненависти! Наша ненависть будет вечно и неизменно направлена на вас, и настанет день, когда она вас уничтожит! Прощайте, граф Сэррей! Мы увидимся с вами у короля!…
Она бросилась к дверям.
Генри Говард не стал удерживать ее. Он улыбаясь смотрел ей вслед и, когда она скрылась, сказал почти с состраданием:
— Бедная женщина! Я лишил ее возможности завести себе еще одного любовника, и она никогда не простит мне этого. Ну что же! будь что будет! Пусть она станет моим врагом и примется мучить меня мелкими уколами, лишь бы она не повредила ей! Но я все-таки надеюсь, что сумел хорошо замаскировать свою тайну и что сестра не догадается об истинной причине моего сопротивления. Ах, мне пришлось закутаться в эту дурацкую мантию родовой гордости и сделать надменность покровом своей любви! О, Джеральдина, я избрал бы тебя, даже если бы ты была дочерью мужика… Но что это? Уже бьет четыре? Начинается моя служба! Прощай, Джеральдина, я должен идти к королеве!
В то время как он направился в уборную, чтобы облачиться там для большого придворного праздника в должностной мундир, герцогиня Ричмонд, дрожа от ярости, вернулась в свои комнаты. Она торопливо прошла к себе в будуар, где ее ждал граф Дуглас.
— Ну? — спросил он, подходя к ней с нежной, вкрадчивой улыбкой. — Ваш брат согласился?
— Нет! — ответила герцогиня, скрипя зубами. — Он клянется, что никогда в жизни не допустит родства с Сеймурами.
— Я так и знал! — пробормотал граф Дуглас. — Что же решаете вы теперь, миледи?
— Я хочу мстить! Брат хочет помешать мне быть счастливой, так я сделаю его самого несчастным!
— И будете совершенно правы, миледи, потому что он — отщепенец и клятвопреступник, вероломный сын церкви, он склоняется к еретической секте и забывает веру своих отцов!
— Я знаю это! — задыхаясь, промолвила герцогиня.
Граф Дуглас с удивлением посмотрел на нее и продолжал:
— Однако он — не только безбожник, но и преступник против своего короля. Он не раз хулил Генриха Восьмого, так как в безграничной надменности своего сердца считает себя несравненно выше его!
— Я знаю это! — повторила герцогиня.
— Он так горд, — продолжал граф, — преисполнен такой богохульной надменности, что готов протянуть руку за королевской короной!
— Я знаю это! — снова сказала герцогиня, а когда увидала удивленный и сомневающийся взгляд графа, прибавила с жесткой улыбкой: — Я знаю все, что вы хотите, чтобы я знала! Только обвините его, только выдайте его королю, и я все подтвержу, все докажу, пойду на все, что может привести его к погибели. Моя
