— Отстегни аграф! — громовым голосом воскликнул король, будучи не в силах скрыть свою ярость.
Джон Гейвуд не спеша исполнил приказание. Он нарочно мешкал, действуя кропотливо и предоставляя королю следить за каждым движением, за каждым поворотом своих пальцев; его забавляло держать в жестком напряжении и ожидании тех, которые сплели эту интригу.
Пока он таким образом прикидывался совершенно безобидным и простодушным, его острый, проницательный взор блуждал по всему собравшемуся обществу и отлично подмечал трепетное нетерпение архиепископа Гардинера и графа Дугласа, равно как бледность леди Джейн и напряженное ожидание в чертах герцогини Ричмонд.
«Вот участники заговора против королевы, — подумал про себя Джон Гейвуд. — Но я буду молчать до того дня, пока мне удастся перехитрить их».
— Вот вам аграф! — сказал он после того вслух королю. — Он засел так крепко в ленте, как злоба в сердце попов и придворных!
Король вырвал у него ленту из рук и тщательно пропускал ее между пальцами.
— Ничего, ничего, — промолвил он скрипя зубами.
Теперь, обманутый в своих ожиданиях и предположениях, Генрих VIII не находил более сил противиться шумному потоку гнева, бушевавшему в его сердце. В нем снова проснулся тигр; он спокойно выжидал момента, когда к нему приведут обещанную жертву; теперь же, когда она, по-видимому, ускользнула от него, в нем возмущался дух буйства и жестокости. Тигр изнывал и томился жаждой крови, и невозможность удовлетворить ее приводила его в бешеную ярость.
Свирепым движением король швырнул бант на землю и с угрозой замахнулся на Генри Говарда.
— Не смейте касаться этого банта, — загремел Генрих, — прежде чем вы не оправдаетесь во взведенном на вас обвинении!…
Граф Сэррей твердо и смело взглянул в его глаза и спросил:
— Так, значит, меня обвиняют? В таком случае я требую прежде всего очной ставки со своими обвинителями и хочу знать, какого рода вину приписывают мне!
— А, изменник, ты осмеливаешься противоречить своему государю! — закричал король, бешено топая ногой. — Хорошо же, я буду твоим обвинителем и вместе с тем судьей.
— И конечно, ваше величество, вы будете справедливым судьею, — сказала Екатерина, наклоняясь с умоляющим видом к королю и взяв его за руку. — Ведь вы не осудите благородного графа Сэррея, не выслушав его оправданий; а если он окажется невиновным, то вы наверно накажете его обвинителей.
Однако это заступничество королевы вывело Генриха VIII из себя. Он отшвырнул ее руку и взглянул на нее такими разгоревшимися, гневными глазами, что она невольно затрепетала.
— Ты сама — изменница! — злобно воскликнул он. — Не толкуйте о невинности, когда вы сами виновны, и, прежде чем вы осмелитесь защищать графа, защитите самое себя.
Екатерина поднялась с места и взглянула пылающими глазами на разгневанное лицо супруга.
— Ваше величество! — торжественно произнесла она. — Вы публично пред всем своим двором обвиняете в преступлении меня, вашу супругу. Я требую теперь, чтобы вы сказали, в чем заключается моя вина!
Она была дивно прекрасна со своей смелой, гордой осанкой, в своем внушительном, величественном спокойствии.
Решительная минута наступила, и королева сознавала, что ее жизнь и будущность висят на волоске, что им необходимо одержать победу над смертью.
Она взглянула в сторону, где стоял Томас Сеймур; их взоры встретились. Молодая женщина видела, как он положил руку на меч, и приветствовала его издали улыбкой.
«Он защитит меня и, прежде чем меня повлекут в Тауэр, своей рукой пронзит мне грудь мечом», — подумала Екатерина, и радостная, торжествующая уверенность наполнила ее сердце.
Королева не видела ничего, кроме человека, поклявшегося умереть с нею вместе, когда наступит решительный момент. Она улыбаясь смотрела на этот меч, уже наполовину извлеченный Сеймуром из ножен, и приветствовала его, как дорогого, давно желанного друга.
Она не заметила, что Генри Говард также положил свою руку на меч, что и он был готов на ее защиту, твердо решившись умертвить короля, прежде чем тот успеет произнести смертный приговор королеве.
Но леди Джейн Дуглас видела это. Она умела читать в душе графа; она чувствовала, что он готов идти на смерть за свою возлюбленную, и это наполнило ее сердце горем и вместе с тем восхищением. Она также твердо решилась повиноваться только своему сердцу и своей любви и, позабыв все, кроме этого, поспешно выступила вперед и заняла место возле Генри Говарда.
— Опомнитесь, граф Сэррей, — тихонько шепнула она ему.— Уберите руку с меча! Королева приказывает вам это моими устами!
Генри Говард посмотрел на нее с удивлением и явно недоумевая; однако он выпустил из пальцев рукоятку меча и вопросительно взглянул на королеву.
Та повторила свое требование; она настаивала на том, чтобы король, в безмолвной ярости опустившийся опять на свое кресло, назвал ей взведенное на нее преступление.
— Хорошо, миледи, вы требуете этого и вы узнаете, — воскликнул Генрих VIII. — Вы хотите слышать, в чем обвиняют вас? Так ответьте мне, миледи! Вас обвиняют в том, что вы не всегда остаетесь в ночную пору в своей опочивальне. Утверждают, будто вы иногда покидаете ее на целые часы и что ни одна из ваших служанок не сопровождает вас, когда вы крадетесь по коридорам и потайным лестницам к уединенной башне, где вас поджидает ваш любовник, который в то же время проскальзывает в башню через калитку с улицы.
— Он знает все! — прошептал Генри Говард и снова схватился за меч и хотел приблизиться к королеве. Но леди Джейн удержала его.
— Подождите развязки, — промолвила она. — Умереть всегда успеете!
«Он знает все! — подумала в свою очередь королева и почувствовала в ту минуту в себе достаточно упрямого мужества, чтобы отважиться на все, только бы не выказать себя изменницей в глазах любимого человека. — Он не должен думать, что я изменила ему, — сказала она про себя. — Я открою всю правду, признаюсь во всем, чтобы он знал, почему и куда я уходила».
— Отвечайте же теперь, миледи. Отвечайте, Екатерина, — загремел король, — и скажите мне, можно ли обвинять вас. Правда ли, что неделю тому назад, около полуночи, с понедельника на вторник, вы покинули свою опочивальню и пошли тайком в уединенную башню? Правда ли, что там вас встретил человек, которому вы принадлежите?
Королева посмотрела на своего супруга с гневной гордостью и воскликнула:
— Генрих, Генрих, горе вам, что вы осмеливаетесь таким образом позорить собственную супругу!
— Отвечайте мне! Вас не было в ту ночь в вашей опочивальне?
— Нет, — ответила Екатерина с горделивым спокойствием, — меня там не было!
Король откинулся на спинку своего кресла, и настоящее рычание бешенства вырвалось из его груди. Оно заставило женщин побледнеть, и даже мужчинам стало не по себе.
Лишь Екатерина нисколько не смутилась; одна она не слышала ничего, кроме крика ужаса, который издал Томас Сеймур, и не видела ничего, кроме гневных и укоряющих взглядов, которые он кидал на нее. Она ответила на них приветливой и успокоительной улыбкой и. прижала обе руки к сердцу, глядя на него и подумав:
«По крайней мере я оправдаюсь пред ним!»
Королю между тем снова удалось преодолеть первый приступ исступления. Он опять выпрямился, и его лицо выражало теперь страшную, грозную холодность.
— Теперь вы сознаетесь, — спросил он, — что не были в ту ночь у себя в спальне?
— Я уже сказала вам, — нетерпеливо ответила Екатерина.
Король так закусил губы, что на них проступила кровь.
— И при вас был мужчина? — допытывался он. — Мужчина, которому вы назначили в тот час свидание и который вышел вам навстречу из уединенной башни?
— Да, при мне был мужчина! Но я не приходила к нему в уединенную башню и это не было условленным свиданием.
— Кто же был этот человек? — крикнул король. — Отвечайте мне! Назовите мне его имя, если не
