желаете, чтобы я задушил вас своими руками!
— Ваше величество, я уже разучилась бояться смерти! — с презрительной улыбкой ответила Екатерина.
— Кто был тот человек? Назовите мне его имя! — крикнул опять король.
Екатерина гордо выпрямилась, обвела взором все общество и торжественно промолвила:
— Человека, который был при мне в ту ночь, звали…
— Джоном Гейвудом, — договорил с серьезным и гордым видом шут, подошедший сзади к королевскому трону. — Да, ваше величество, ваш брат, шут Джон Гейвуд, в ту ночь имел честь сопровождать вашу супругу на ее святом пути; но я уверяю вас, что он менее походил на короля, чем король походит на шута!
Шепот изумления пробежал по залу. Онемевший король откинулся на спинку своего кресла.
— А теперь, ваше величество, — спокойно произнесла Екатерина, — я вам объясню, куда я ходила в ту ночь с Джоном Гейвудом!
Она умолкла и на одну минуту прислонилась спиной к подушке своего кресла. Она чувствовала, что все взоры обращены на нее; она слышала гневный стон короля; она чувствовала пламенные, укоризненные взоры своего возлюбленного, видела насмешливую улыбку надменных леди, которые ни за что не хотели простить ей, что она из простой баронессы превратилась в королеву. Но все это лишь делало королеву храбрее и отважнее. Она достигла той высшей точки в жизни, где нужно рисковать всем, чтобы не оборваться в пропасть.
Но леди Джейн, в свою очередь достигшая подобного критического момента своего существования, также сказала себе: «В этот час я должна рисковать всем, если не хочу лишиться всего». Она видела бледное лицо Генри Говарда, которое выражало напряженное ожидание. Ей было ясно, что если королева теперь заговорит, то все хитросплетения ее интриги откроются перед ним. Поэтому ей следовало предупредить королеву, она должна была предостеречь Генри Говарда.
— Не бойтесь ничего! — шепнула ему девушка. — Мы были подготовлены к этому. Я дала ей в руки средство спасения.
— Заговорите ли вы наконец? — воскликнул король, дрожа от нетерпения и ярости. — Скажите нам, где вы были в ту ночь?
— Скажу, — воскликнула Екатерина, смело и решительно поднимаясь с своего места. — Но горе тем, которые принудили меня к тому! Предупреждаю вас заранее, что обвиняемая превратится в обвинительницу, требующую справедливости не пред троном короля Англии, но пред престолом Владыки всех земных повелителей! Ваше величество, вы допытываетесь у меня, куда я ходила в ту ночь с Джоном Гейвудом? Как королева и ваша супруга я, пожалуй, могла бы требовать, чтобы вы задали этот вопрос не перед таким множеством свидетелей, но в тиши нашей комнаты. Однако вы искали публичности и я не боюсь ее! Так выслушайте правду, все вы!… В ту ночь, с понедельника на вторник, меня не было в моей опочивальне потому, что предстояло исполнить важный и священный долг, потому что ко мне взывала умирающая, умоляя о помощи и сострадании. Желаете вы знать, мой повелитель и супруг, кто была эта умирающая? Не кто иная, как Мария Аскью!
— Мария Аскью? — подхватил удивленный король, и гневное выражение его лица немного смягчилось.
— Мария Аскью, — прошептали остальные, и Джон Гейвуд прекрасно заметил, как омрачился лоб архиепископа, как побледнел и потупился канцлер Райотчесли.
— Да, я была у Марии Аскью, — продолжала королева, — да, у Марии Аскью, которую осудили вот те благочестивые и мудрые господа не столько за веру, сколько из-за того, что она, как им известно, была любима мною. Мария Аскью должна была умереть, потому что Екатерина Парр любила ее. Ей пришлось взойти на костер, чтобы мое сердце также горело в жгучих мучениях! И по этой причине я должна была рискнуть всем для ее спасения. О, ваше величество, скажите сами, не предписывал ли мне долг испробовать все, чтобы спасти несчастную девушку? Ради меня ее обрекли на эти жестокие терзания. Ведь у меня гнусным образом похитили письмо, которое написала мне в своем сердечном горе Мария Аскью, и это письмо было показано вам, чтобы возбудить ваши подозрения на мой счет и обвинить меня перед вами. Но ваше благородное сердце оттолкнуло недостойное подозрение, и тогда гнев моих врагов обрушился на Марию Аскью, и ей пришлось пострадать за то, что меня не нашли достойной наказания. У вас вырвали разрешение подвергнуть ее пыткам. Но когда вы, мой супруг, уступали их настояниям, благородный король еще бодрствовал в вас. «Идите, — сказал он, — пытайте и казните ее, но сначала убедитесь, не согласна ли она отречься от своего заблуждения!»
Генрих с удивлением взглянул на благородное и смелое лицо своей супруги.
— Вы знали это? — спросил он. — А между тем эти слова были сказаны наедине, без всякого постороннего свидетеля, который мог бы передать их вам!… Как же это дошло до вас?
— Когда человек не в силах больше оказать помощь ближнему, за это берется Сам Господь, — торжественно произнесла Екатерина. — Господь Бог повелел мне идти к Марии Аскью и сделать попытку к ее спасению! И я пошла. Но, будучи супругою благородного и величайшего из королей, я все-таки остаюсь лишь слабой, боязливой женщиной. Я боялась пуститься одна в этот скорбный и опасный путь; мне понадобилась сильная мужская рука, чтобы опереться на нее, и Джон Гейвуд предложил мне свои услуги.
— И вы действительно побывали у Марии Аскью? — задумчиво перебил ее король. — У этой закоренелой грешницы, которая пренебрегла помилованием и в ожесточении своего сердца не захотела воспользоваться прощением, предложенным ей мною?
— Супруг мой и властелин, — ответила королева со слезами на глазах, — та, которую вы только что обвинили, уже предстала перед престолом Господа и получила от своего Творца отпущение грехов! Простите же и вы, в свою очередь, и пусть пламя костра, на который возложили вчера благородное тело осужденной, пожрет также гнев и ненависть, постороннею рукою распаленные в вашем сердце против нее. Мария Аскью отошла в вечность, как святая, потому что простила всем своим врагам и благословила своих палачей-священников.
— Мария Аскью была проклятая грешница, которая осмелилась противиться приказаниям своего владыки и короля, — перебил королеву архиепископ винчестерский, бросая на нее колкий и гневный взгляд.
— Не осмелитесь ли вы утверждать, что вы сами всегда в точности и пунктуально исполняли Приказания вашего августейшего повелителя? — спросила Екатерина. — Соблюли вы королевскую волю, когда дело шло о Марии Аскью? Нет, говорю я, потому что король не приказывал вам мучить ее; он не велел, чтобы в кощунственном гневе терзали благородное человеческое существо, искажали этот образ и подобие Божие до отвратительного вида, вызывавшего содрогание. Однако вы сделали это! Пред Богом и вашим государем обвиняю вас в том я, королева! Знайте же теперь, мой властелин и супруг, что я была при том, когда Марию Аскью пытали, я видела ее муку, и Джон Гейвуд видел это вместе со мною.
Все взоры вопросительно обратились теперь на короля в ожидании жестокого взрыва бешенства и ярости с его стороны.
Но на этот раз приближенные ошиблись. Генрих VIII был слишком доволен, что супруга оказалась чиста от возведенного на нее преступления, и охотно простил ей менее важный проступок. Вдобавок на него подействовали гордость и смелость, с какими королева выступила против своих обвинителей, и он воспылал к ним таким же неумолимым гневом и ненавистью, какие только что возбуждала в нем Екатерина. Он радовался, что коварные и неугомонные преследователи его прекрасной и гордой супруги были унижены ею теперь в присутствии всего двора. Поэтому он взглянул с едва заметной улыбкой на королеву и с участием спросил ее:
— Но как это могло устроиться, миледи? Каким путем достигли вы темницы?
— Вот вопрос, который вправе задать каждый, кроме короля! Король Генрих один знает путь, по которому я шла! — с тонкой улыбкой ответила Екатерина.
Джон Гейвуд, по-прежнему стоявший позади королевского трона, наклонился теперь ближе к уху Генриха и долго торопливо и тихо говорил ему что-то.
Король внимательно слушал, после чего пробормотал настолько громко, что стоявшие поблизости могли отлично расслышать его слова:
