— Вы обыскали дом?
Габриэль кивнул.
— Сверху донизу — и двор, и сараи, и свинарник, и кухню. Мимо нас даже мышь не могла проскочить.
Де Курси бросил на шерифа яростный взгляд.
— Видите? Должно быть, до него дошли сплетни. Одному Богу известно, сколько людей болтали об этом вчера. Наверное, весь Эксетер уже знает, в чем признался этот лекарь.
— Да теперь уже всем в Девоне известно, что этот негодяй соблазнил мою женщину, — выпалил Хью Феррарс, которого все еще мучила мыслью том, что из-за неверности своей невесты он потерял лицо.
Джон хранил молчание, пока жалобщики обменивались гневными тирадами, узнав о том, что Фитцосберна нет в суде, но теперь заговорил в своей обычной рассудительной манере.
— Что мы будем делать? Вот в чем вопрос. Он мог уйти из города, когда с первым лучом солнца открылись ворота? Ральф Морин отрицательно покачал своей большой головой.
— Очень маловероятно. Как только сержант сообщил о его пропаже, я послал людей к городским стенам, чтобы расспросить стражей у ворот. Никто не видел, как Фитцосберн уходил. Он хорошо известная личность, и я сомневаюсь, чтобы он мог проскочить незамеченным, разве что переоделся и загримировался. Сейчас стражники вместе с наблюдателями высматривают его у всех ворот.
— И две его лошади по-прежнему стоят в конюшне на извозчичьем дворе, — добавил Габриэль. Гай Феррарс уткнул палец в грудь шерифа.
— Лучше найдите его, де Ревелль. Это на самом деле подтверждает его вину и выглядит так, как если бы он испугался и попытался бежать.
— Может быть, он попросил убежище в одной из церквей, — предположил де Курси. — Бог свидетель, их у нас великое множество.
Священник, чьей обязанностью было присутствовать на сегодняшнем заседании суда, торжественно заявил:
— Если бы кто-нибудь попросил убежища в церкви; об этом сообщили бы архидиакону. И если только этого не случилось в последний час или два, у нас нет никаких известий о том, что кто-то обращался к нам с такой просьбой.
Ричард снова повернулся к констеблю.
— Морин, возьмите из гарнизона всех, кого только сможете. Они должны обыскать каждый уголок города, чтобы найти этого человека.
Ральф тихонько вздохнул про себя, но отсалютовал шерифу и отправился выполнять его указание.
— Благодаря вам, де Ревелль, мы ничего не сможем сделать без обвиняемого, — прорычал Гай Феррарс, — С таким же успехом мы можем присоединиться к поискам, если он все еще в городе. Внутри городских стен не так уж много места — где-то же он должен находиться?
Он сердито повернулся на каблуках и вышел вон, за ним последовали его сын и де Курси, оставив подавленного и униженного шерифа заниматься остальными участниками заседания суда.
В конце концов Фитцосберна обнаружили, но не стражники и наблюдатели, а маленький мальчик с собакой. Между восточным концом монастыря и городской стеной недавно велись раскопки, чтобы улучшить водоснабжение церквей. Более двадцати лет назад собрание каноников постановило, что от собора Святой Сидуэллы, расположенного в полумиле за Восточными воротами, должна быть проложена свинцовая труба. Согласно древнему преданию, Сидуэлла была знатной девственницей, которую замучили прямо за пределами города, обезглавив ее косой. Когда она упала, из земли забил источник, водой которого и пользовался собор для своих нужд. Вода поступала по глубокой траншее, прорытой вокруг городской стены через Саутернхэй, и уходила под землю на полдороге между Восточными и Южными воротами. Заканчивалась она в фонтане собора Святого Петра возле восточной его стороны, откуда был отвод в монастырь Святого Николаса, забирающий примерно треть воды. Обитатели Эксетера, впрочем, ничего от этой системы не имели и по-прежнему полагались на колодцы, вырытые на своих огородах, и на разносчиков воды, которые разъезжали по городу на тележках, запряженных осликами, развозя бочонки с водой, взятой из колодцев за пределами городских стен и из реки.
Из-за строительства на территории собора новых зданий и частого перемещения земли внутри городских стен свинцовую трубу нередко повреждали в траншее, поэтому монашеская братия недавно построила выложенный камнями подземный проход, чтобы защитить трубу и отремонтировать ее при необходимости. Этот туннель тянулся на сотню шагов от внутреннего края стены, у подножия которой и была сооружена маленькая входная арочная дверь.
В самый полдень, когда суд графства только что завершил свою сессию, одетый в лохмотья нечесаный мальчишка из семьи носильщика на Милк-лейн играл со своей дворняжкой. Он бросал собаке скатанную в шарик тряпицу, чтобы та нашла ее и принесла хозяину.
Во время одного случайного броска импровизированный мячик откатился к арочной двери тоннеля. На этот раз собака не возвратилась с находкой, а принялась непрерывно лаять на дверь в арочном проходе. Парнишка подбежал и с удивлением обнаружил, что деревянная дверь распахнута настежь- обычно же, когда он играл здесь, она была плотно прикрыта.
Он отогнал собаку в сторону, спустился вниз по четырем крутым ступенькам и увидел тело мужчины, лежащее в нескольких ярдах по проходу. Человек скорчился на полу, лицо его, обращенное к стене, было покрыто засохшей кровью. Малыш, несмотря на возраст, сразу сообразил, что мужчина этот был мертв. Он уже видел мертвецов раньше и был скорее заинтригован, чем испуган. Ступив на новые каменные плиты дренажной штольни, он подошел к телу, когда вдруг, к его изумлению, мужчина застонал и открыл один подбитый и опухший глаз. Он пробормотал что-то неразборчивое, потом глаз закрылся, и он снова превратился в мертвеца.
Мальчик повернулся и выбежал прочь, забыв и о мяче, и о собаке. Он кинулся по открытой местности к ближайшему огороду, где какой-то мужчина выпалывал мотыгой последние в этом году сорняки. Это был крайний дом на Кэнонз-роу, северной границе территории собора, где обитали пребендарии. Мальчишка схватил мужчину за руку и потащил за собой, лепеча что-то о раненом человеке, лежащем поблизости от городской стены. Садовник, один из младших священников, выполнявших большую часть обязанностей каноников в соборе, попытался отмахнуться от мальчика, но вскоре понял, что тот говорил серьезно.
Он прошел за мальчиком через пустырь по-прежнему держа в руке мотыгу, а у них под ногами счастливым лаем заливалась собачонка. Одного взгляда вниз было достаточно, чтобы оценить всю серьезность ситуации. Священник наклонился к раненому.
— Я думаю, он, мертв, мальчик, — сказал он, положив руку на грудь жертвы и пытаясь разглядеть его лицо в скудном свете.
— Он только что двигался и произносил какие-то, звуки, — возразил парнишка.
Викарий выждал минуту, но не заметил никакого движения. Он был нервным молодым человеком и не хотел оказаться замешанным в то, что сильно смахивало на убийство.
— Я должен привести помощь и поднять тревогу, — воскликнул они, не обращая на мальчика внимания, побежал обратно на Кэнонз-роу. Младший священник имел смутное представление о законах и помнил только, что тот, кто первым обнаружит преступление, то есть в данном случае он, — главный свидетель, должен поднять общую тревогу. Он родился в деревеньке близ Торрингтона и знал, что в сельской местности необходимо уведомить старосту или управляющего поместья, но здесь, в большом городе, он не был уверен, что именно ему нужно делать.
Он решил проблему, барабаня в двери последних четырех домов каноников, где жили помощники священников и служки. Вскоре из домов выбежали мужчины, и больше десятка их окружили викария, который по-прежнему размахивал своей испачканной в земле мотыгой.
Когда он рассказал им о происшествии, они устремились через поросший жесткой травой пустырь к арочным дверям тоннеля и подтвердили, что действительно там лежит окровавленное тело.
Мальчишка, решительно не настроенный оставаться в стороне от разыгравшейся драмы, завопил, что мужчина был жив пять минут назад и что-то бормотал. Кто-то из более зрелых мужчин просунул руку под заляпанный кровью плащ жертвы.
— Он еще теплый, это точно. — Наступила пауза. — Но я не слышу, чтобы у него билось сердце.
