во мне и было к тому моменту какое-то сомнение относительно предположений Старика, то сейчас оно превратилось в пар.
Ах ты, сукин сын, подумал я, шагая по длинному коридору. Я знаю, что работники складов воруют во всех компаниях, как раз тот случай, когда человек имеет то, что охраняет. Тот, кто ворует на копейку, а из других рук рвет на рубль, куда лучше, чем тот, кто ничего не ворует и ни за чем не следит, — это мой совет тем, кто собирается стать президентом компании и присматривает на роль завсклада подходящую кандидатуру.
— Гросс!
Толкнув дверь, я отшатнулся и тут же вышел в коридор…
Размяв виски, уже никуда не торопясь, вернулся в прихожую и закрыл дверь на все обороты замка.
А потом пошел на кухню. Быть того не может, чтобы у этого парня, что сейчас в спальне, не нашлось огненной воды в холодильнике. С трудом разыскав среди консервов и горой наваленных овощей плоскую бутылочку коньяку, я сорвал крышку и с наслаждением прильнул к горлышку.
Отпив половину и едва не задохнувшись, я лег локтями на стол и опустил голову.
Целый день и всю предыдущую ночь я пью. Я выпил за эти сорок восемь часов столько, что пора исключать спиртное из рациона следующего месяца. И что удивительно, алкоголь не действует на меня привычным образом, он просто непринужденно вводит меня в депрессию. Я говорю без заминок, глаза ясны и чисты, походка уверенна, и движения мои точны и расчетливы. Но с каждым новым часом мне становится все тяжелее жить на этом свете.
Каждая вещь имеет свое место и свой смысл, учил Ницше. Мужчина создан для войны, а женщина для отдохновения воина. А чем сейчас, хочу я вас спросить, занимается Гросс?
Тяжело выпрямившись, я прихватил со стола коньячную бутылочку и направился в спальню.
Гросс лежал там, где я его оставил пять минут назад. Подогнув под себя ноги и уперев в потолок взгляд, мой кладовщик мочил ковер. Из ран на его груди кровь стекала и впитывалась в ворс, и ее было столько, что вокруг Гены образовался непредусмотренный художником рисунок — огромное черное пятно. Не знаю почему, я вдруг стал думать о ковре. Мой папа работал на ткацкой фабрике, и волей-неволей мне приходилось слушать о том, что говорили дома. Это особенность семейного быта — хочешь ты или не хочешь, но все равно будешь погружаться в тонкости ненавистной тебе профессии. Каждый мужчина в семье думает, что его профессия самая важная. Без нее мир бы встал, гравитация исчезла и мы, отвалившись от поверхности Земли, полетели бы в космос. А еще отцы не любят, когда их сыновья занимаются не тем делом, что они, поэтому они с настойчивостью, достойной лучшего применения, заставляют понимать то, что сыновьям, казалось бы, вовсе ни к чему. «Пойми, сын, — говаривал он мне, принося домой очередной кусок опытного образца, — когда-нибудь ты поймешь, как это важно». Так я узнал, чем «караман» отличается от «ладика», «тавриз» от «келима», а «бергамо» от «саруки». На хера мне эти познания, я не мог понять тогда, и не знаю, трогая пропитанный Гроссовой кровью ворс «хамадана», зачем они мне сейчас. Вбивая в меня знания о способах создания ковров, мой отец добился лишь того, что спустя пятнадцать лет я сижу в спальне своего кладовщика и с профессиональным интересом разглядываю узор «хамадана». Спасибо, папа, но я, признаться, ожидал от тебя сейчас другого совета.
Гену Гросса убили минут за пятнадцать-двадцать до моего появления. Я не эксперт, но жить не могу без рыбалки. Так вот, такой взгляд, еще не мутный, но уже и не живой, имеет четверть часа назад взятый на блесну и брошенный на дно лодки окунь. Впрочем, у людей, быть может, по-другому…
Сунув руку в карман, я вспомнил, что телефон остался в машине.
Я хотел позвонить Старику с домашнего Гросса, и уже почти поднял трубку, но тут же отдернул руку. Даже самый последний дурак знает, что нельзя оставлять отпечатки пальцев в квартире, где произошло убийство.
Сунув бутылку в карман пиджака, я направился к выходу. В прихожей вспомнил, что трогал холодильник, вернулся и протер ручку. Потом прислушался.
Это не Бобби Браун, это я могу сказать точно даже в этом своем состоянии.
Гена Гросс, как и я, не любит альбомов. В каждом альбоме есть вещи, сделанные для того только, чтобы добить до необходимого объема диск. Некоторые тискают ремиксы, а вот Гена, как и я, качает на чистые диски понравившиеся композиции и делает свою жизнь в машине и дома постоянно приятной. И нет необходимости пропускать занудные файлы. Ему нравилась песенка про мальчика, который хочет в Тамбов… Сразу после Бобби Брауна… Воистину, никто не в силах познать до конца душу человеческую.
Клянусь папиной преданностью ткацкому ремеслу — я еще никогда так не хотел в Тамбов, как сейчас.
Выйдя из квартиры Гросса, я вынул из кармана темные очки, встряхнул и накинул на нос.
Бабка у подъезда еще раз посмотрела на меня и подтянула поближе какой-то узел.
Через пять или семь минут, немного успокоившись, я позвонил Старику, и он попросил меня немедленно убираться из квартиры. Я спросил перед тем, как отключить связь: «Ты мне веришь?» Он помолчал, и я услышал, как где-то там, в салоне его тачки, рвет душу гитарными струнами Гарри Мур. Он поет о своей любви, как он ее себе представляет, эту любовь…
— Конечно, верю.
Он мне не верит. Он мне не верит.
Глава 19
Семь лет назад, когда мне еще не пришла в голову идея о скором приближении эры милосердия к животным, я приторговывал ширпотребом и изредка выступал за посредника. Кому-то позарез нужны были заглушки на 12, а кто-то терял рассудок от желания от них избавиться. И тут появлялся я. За небольшие комиссионные я сводил двух идиотов вместе и сразу после этого начинал искать других двух идиотов. Большой капитал таким сводничеством не наживешь, сегодня, во времена всеобщей компьютеризации и бесплатных журналов, такая профессия, как «посредник», теряет смысл. Сейчас посредники поумнели и стали называть себя, людей, делающих деньги из воздуха — чужого, заметьте, воздуха, — мудреными именами. Риелторы, маклеры, дилеры — это те посредники, кто успел. Я и многие тысячи других не успели, потому что не хотели успевать. Я понял, что для того, чтобы иметь настоящие деньги, нужно не торговать чужим товаром, а производить свой.
Вместе со мной терзался поиском идеи и мой старый знакомый, Илюша Калугин. Я не могу сказать, что он был моим другом. Среди моих друзей никогда не было тронутых. И вот сейчас, то ли после коньяка Гросса, то ли от двух бессонных ночей, теперь, когда я наконец-таки задал себе вопрос, для чего живу, я вспомнил об Илюше Калугине.
Для чего я живу?
Профессионалы из одного известного мне сектора утверждают, что такой вопрос начинает тревожить после третьего за вечер косяка. Знатоки из другого сектора уверяют меня, что после шестого стакана водки. Сам я мучаюсь над разрешением этой загадки, когда утром вижу спину удаляющейся от моей кровати Сабрины.
Для чего я живу?
У меня давно есть все, о чем профессионалы первого сектора мечтают после четвертого косяка, а второго — после третьего стакана. Я миллионер, я правлю бал в этом государстве. Понятно, что лишь в рамках отведенного мне графства, но когда я вхожу в мэрию, меня узнают. Я заработал все, что мне нужно для безбедной жизни, еще несколько лет назад, так для чего я живу сейчас?
Я вспомнил Илюшу Калугина, потому что мне уже никогда не стать таким полоумным, как он. Но на
