вопрос «зачем я живу?» нормальный человек не найдет ответа никогда. Для этого нужно быть немного сумасшедшим. Жизнь этого человека сначала казалась мне падшей, потом я стал проникаться к нему доверием. Потому что он стал править балом с тем же успехом, что и я, а потом вдруг с ним что-то случилось. Сейчас мне кажется, что он долго терпел, перед тем как сдвинуться окончательно, и в какой-то момент не выдержал и сорвался.
Илюшу всегда считали дурачком. Даже когда он правильно решал задачи на уроках алгебры в нашем восьмом классе, все были уверены в том, что он просто запомнил этот материал с прошлого года, когда учился в том же восьмом классе. Память у него была, тут уж ничего не скажешь. А вот тяги к знаниям, как ни всматривались в него педагоги — ни на грош. Никакого анализа в этой пустой голове. Сплошные рефлексы. Уроки он дома учил, точнее, читал учебники, да и то только потому, что боялся расстроить мать, которая после развода с отцом на глазах чахла и все чаще ложилась отдохнуть на кровать. Чтобы пореже слушать материн плач, Илья почти все время проводил на улице. Однако все потому же, что его считали дурачком, он не играл в футбол с одноклассниками на хоккейной коробке и не общался со сверстниками в беседках детского сада, где мальчишки его возраста проводили время с девочками, трогали последних за бедра и называли любовь «дружбой». Он находился среди тех, кто дурачка в нем не замечал. Детишки дошкольного возраста и первоклашки были очень рады тому, что дядя Илья строит им ледяную горку, заливает детскую площадку водой, изготавливая для них каток, или катает с ними мяч. Но через пару лет они узнавали, что Илюша Калугин, оказывается, дурак, отсталый умом парень, и уже не радостно приветствовали его появление во дворе, а смеялись, непременно дразня.
Девчонки, а потом и девушки, его сторонились, прятали улыбку и перешептывались промеж собой на предмет того, случится ли когда с Илюшей самое главное откровение жизни или нет. Тема эта была интересна и заманчива для девочек, когда же они становились девушками, а потом и женщинами, они просто прекращали обращать на Илюшу внимание. Мол, ничего тут не попишешь, есть в жизни исключения, которые следует принимать безапелляционно. Как смерть, дождь или судейство. Не дано ему ни с мальчишками с детства общаться, ни девчонок в беседках тискать. Не исключено, что так и помрет дурак, не сунув никому ни разу.
Удивительное дело, но Илья никогда не тяготился своим отступничеством. Понимал, что что-то неладно в его жизни, знал — не заладилось и не меняется, но сам это что-то менять не собирался и жил жизнью, которая была. Больше всего он любил детей. Наверное, чувствовала это детвора, а поэтому и рада была, когда он выходил из подъезда с футбольным мячом или с лопатой для обустройства снежного городка. Дети тянулись к нему, он тянулся к ним, потом дети вырастали, узнавали, что Илюша дурак, и больше не радовались. Но вот те, кому еще нет и десяти, их не проведешь. Не обманешь. И не внушишь чуждого. Илюша не пьет, не курит, матом не загибает — какой же он дурак? Дураки — вон они, в детском саду… Хотя по возрасту уже давно там быть не должны.
Постучится к нему в квартиру соседка: «Илья, погуляешь с моим, мне в магазин сбегать нужно?»
Илюша улыбается, качает головой виновато и идет одевать пятилетнего Вождя Краснокожих рыжего Митьку Щеглова. С этим непоседой разве что Илюша-дурачок только и может справиться.
«А с кем это ты Митьку оставила?» — удивляется в гастрономе другая соседка, никак не ожидавшая увидеть молодую маму без чада.
«А, — отмахнется та, — с дурачком».
Тогда понятно. Тогда можно не волноваться. Дурак — он и в обиду не даст, и выгуляет как надо. Забесплатно.
Илюша никогда не обижался. Он жил своими мечтами, преимущественно химерами, главной среди которых было желание разбогатеть, излечить от хандры мать и уехать из города, принесшего ему так много несчастий. Туда, где не знают, что он дурак. Его мечты не были простыми причинными грезами. Проживая день за днем и год за годом, он вынашивал планы превращения себя, человека невидного и одинокого, в личность состоятельную. В лицо уважаемое. Чтобы никто уже не смел называть его ни в глаза, ни за спиною дураком и не считал конченым человеком.
Дурак — прилипло к нему, и с этим вторым именем он шествовал по жизни. Жил скромно, запросы его никогда не превышали имеющийся достаток, словом, жил всегда на свой счет, икрой не переедался, джинсов трех пар не имел, и специальность имел весьма заурядную — строитель-каменщик. Матери к тому времени уже не стало, на хлеб, хотя и с натяжкой, хватало, а мечта все сопутствовала его ходу, не оставляя ни на минуту. В двадцать шесть, у нас с ним дни рождения тремя днями разнятся, он не имел ни жены, ни семьи, да и квартиру пришлось отдать. После смерти матери, в начале девяностых, когда всех захлестнул «ваучерный бум», взял Илюша ссуду под залог жилья, скупил ваучеров и направился в Москву, где ценные бумаги удачно продал, нажил вдесятеро больше, чем было, и уже собирался вернуться, чтобы превратить мечту в реальность, как вдруг подвернулся скверный случай, испоганивший ему и без того нелегкую жизнь. В аэропорту «Шереметьево» подружился он с тремя кавказцами — это ему тогда казалось, что это он познакомился, а не с ним познакомились, да выпил чарку, друзьями предложенную. Выпил и захмелел некстати. В аэропортах хмель кстати никогда не бывает, но это он понял позже, когда уже все случилось. Когда же в себя пришел, то ни друзей, ни денег, пачками которых были плотно заполнены карманы, не оказалось. Вот тогда и понял Илья, что его обманули. Как всегда. А он-то полагал, что все изменилось… Ничего не изменилось. Глупость какая-то сплошь и рядом. Жизнь-сука наказывает за промахи без пощады.
С мечтой, равно как и с квартирой, пришлось расстаться и переехать в старенькое общежитие для строителей, где была одна уборная на восемь комнаток, кухня с проржавелой плитой и умывальником, из которого вечно сочилась вода. Срывалась с сопливого крана и громко барабанила по жестяной раковине, разносясь зловещим эхом по всему коридору.
Минул год. Ничего необычного в жизни Илюшиной не произошло. С утра до вечера: работа, магазин, простая еда и, как и положено, одиночество. Одна отрада — изредка, в выходные, выбирался дурачок во двор с мячом, за зарплату купленным (соседи по общежитию пальцем у виска крутили — ну, не идиот ли? — концы с концами едва сводит, а мячи покупает!), да играл с мальчишками. С теми, что помладше. Играл до исступления, поддавался, пропускал и доволен был, когда малыши радовались удачно забитому голу.
Однажды только беда приключилась. Один из мальцов с тяжелой ангиной в больницу загремел. Родители к нему вечером пришли в приемный покой, а Илюша уже там. С настольным хоккеем. Денег занял на работе (давали — знали, отдаст), купил, принес. А к малому не пускают. Спросили — вы кем ему приходитесь? Он возьми бы да соври — отец, а он, дурак, так и сказал — никто. А «никого» в палаты, как известно, не пускают. Родители такому факту удивились, конечно, несказанно, в смысле — факту появления с дорогостоящим подарком у палаты их чада совершенно незнакомого мужчины. И даже в милицию на всякий случай позвонили — дескать, может ли быть такое, чтобы взрослый человек имел благие намерения и чужими детьми до такой степени интересовался, чтобы к ним в больницу ходил с хоккеями?
Илюшу по звонку, конечно, приняли, как положено принимать в райотделах подобных фигурантов, однако, поскольку было совершенно невозможно доказать, что он мерзавец, выпустили. Но хоккей отняли. В дежурке вечерами бывает такая тоска, что изъятие орудия едва не совершенного тяжкого преступления пришлось весьма к месту.
За неделю пребывания на казенных харчах он помочился кровью с месяц и, хотя самочувствие было не очень, вышел на работу — есть-то на что-то все-таки нужно. Но в СМУ уже позвонили и сообщили, что каменщик Калугин ведет себя подозрительно, был замечен при неприятных обстоятельствах дружбы с малолетними, и хотя вменить ничего не получилось, осадок в душе сотрудников правоохранительных органов остался чрезмерный.
Получил Илюша расчет, вернул долг за хоккей и стал искать место для жизни, потому как его из общежития, хотя бы и неуютного, выселили. Общежитие, известно, ведомственное, а лицам без определенных занятий в ведомственных общежитиях делать совершенно нечего.
До весны дурачок жил в компрессорной близ СМУ. Сторож знал, что Илюша, хотя и дурак, но человек ответственный, а потому, если он будет всю работу делать, «то пущай живет».
Зима миновала, за ней проскользнула весна, и жизнь его стала понемногу налаживаться. От нечего делать стал ходить он на рыбалку и проводить у воды все дни. Рыба давала обед и ужин, никто не досаждал, никто не подозревал, и не было слышно этого сдавленного: «Смотри, дурачок идет…»
Мечта долго не возвращалась. Месяц. Ушла куда-то, забрела настолько далеко, что стоит только ей
