несколько волосков, тщательно перекинутых с одной стороны головы на другую, — и, бесцеремонно положив свои руки на талию Мехри, игриво сказал:
— Да, ханум, ведь неспроста ваш незаконнорождённый супруг Таги Борунпарвар является сейчас начальником финансового управления такой важной провинции, как родина Саади. Если бы вы знали, какую дружбу вёл со мной этот щенок, когда мы учились в школе!
— Почему вы думаете, что я не знаю? Он мне рассказывал об этом.
— Да упокоит господь душу покойного имама. В те времена, когда мы жили в доме умершего Рокн-од- Доуле возле водоразборной колонки Ноуруз-хана, покойный имам читал там проповеди. В первые десять дней ашура, когда мы приглашали проповедника, Таги постоянно слонялся поблизости. Вечером, как только проповедь кончалась и женщины начинали расходиться, я и Таги пускались за ними.
— Да проклянёт вас господь, разве подобные собрания подходящее место для любовных интрижек?
— Ну, полно, неужели вы забыли, что Таги познакомился с вами как раз там?
— Господи, пусть у него отсохнет язык! Ах ты осёл! Моя надежда, что ты хоть когда-нибудь станешь человеком, так и не сбылась. Ну, можно ли заводить такие разговоры при посторонних?
— Да падёт прах на мою голову, я совсем забыл, что ваша дочь Хаида здесь и наблюдает за нами.
— Это как раз не так важно. Когда она с Фарибарзом, то, если даже на неё обрушится потолок, она этого не заметит.
— Итак, теперь, когда мы уладили дела Таги, у вас есть ещё какие-нибудь претензии? Может, мы ещё должны вам дать кое-что наличными?
Мадам Мехри Борунпарвар призадумалась. Эта Хаида, чтоб ей провалиться, с каждым днём транжирит всё больше денег, а ведь счастье начальников финансовых управлений переменчиво: прослужив два-три месяца в каком-нибудь городе, они попадают в затруднительное положение. Один раз им удаётся обобрать в своей округе всех, одного за другим, словно бусинки чёток, но после этого они уже не имеют никаких доходов и им приходится добиваться перевода куда-нибудь на новое место, где можно было бы таким же способом снова набить свою мошну. И, пока этот грубый и наглый осёл пользуется влиянием в государственном аппарате, пока он единственный человек, который может обеспечить Таги доходное местечко, стоит ли пренебрегать им, несмотря на отвращение, которое она к нему питает? На толстых губах Мехри-ханум появилась деланная улыбка. Она взяла руки господина депутата меджлиса и уважаемого министра, которые покоились на её талии, в свои, сложила бантиком губы, прищурила глаза и с каким-то верблюжьим кокетством склонила свою голову к его расплывшемуся, изъеденному оспой, самодовольному лицу.
— Ах, милый мой мешок[81], ты ведь всё знаешь. Господь бог свидетель, я уже давно тоскую по твоей ласке, по твоим нежным словам, которые обжигают сердце.
— Да мне и Таги писал, чтобы в его отсутствие я развлекал тебя и не давал тебе тосковать.
— Какой он нежный, любящий супруг! Это не муж, а драгоценный камень, у него ума и такта хватит на весь мир.
— Конечно, он выше всяких похвал. Его можно сравнить только с луной. Да и как не любить человека, у которого такая прелестная жена, как вы!
Мехри снова прищурила глаза и сложила бантиком губы, крепче сжала своими пухлыми пальцами руки уважаемого депутата меджлиса, бросила на него ещё более томный взгляд и приблизила своё лицо к лицу депутата.
— Милый мой мешок, ты же знаешь, я несчастная женщина. Другие женщины разбалтывают свои тайны, я же мучаюсь и терплю молча. Я не хочу клясться жизнью Хаиды, но клянусь тебе жизнью Фарибарза Доулатдуста, который для меня дороже зеницы ока, что сердце моё замирает от твоих ласковых слов.
Депутат меджлиса и уважаемый министр напыжился, напустил на себя ещё большую важность и, самодовольно рассмеявшись, сказал:
— Ну, вот видишь, дрянь ты этакая, наконец мы друг друга поняли. Завтра вечером приготовишь для меня индейку пожирнее и чтобы там никакие Хаиды-Маиды и Фарибарзы-Марибарзы нам не мешали. Я хочу наплевать на все дела и немножко развлечься. Ты поняла, дорогое моё сокровище? А что касается Таги, я сейчас же всё улажу.
Господин уважаемый депутат меджлиса и министр круто повернулся и, словно огнедышащий дракон, храпя, подошёл к высокому столу, стоявшему перед баром, у которого с рюмкой в руке, облокотясь на край стола, стоял господин министр финансов, поглощённый беседой с Махин Фаразджуй.
Махин особенно выделялась в этой компании. Она была ещё более лживой, чем все остальные, и в этом обществе, где все лгали друг другу и каждый старался обмануть другого, было наглядно видно, каким большим уважением пользуется человек, подобный Махин, который может дать своим партнёрам много очков вперёд.
Махин была единственным человеком, который умел держать в руках всех министров конца эпохи диктатуры[82] и всей «эпохи демократии». С того момента, как эта женщина появилась на политической арене и впервые добилась своего, и до сегодняшнего дня в каждом деле чувствовалась её рука. Только политические слепцы, погрязшие в корысти и алчности, казалось, надели на глаза толстые шоры и не видели её подлинного лица.
В этот вечер Махин была одета в чёрную юбку из тафты и белую, с мелкими цветами, парчовую блузку без рукавов и с декольте. Густые чёрные волосы Махин спускались на спину, и те, кто был посвящён в её тайны, знали, что ими она искусно прикрывает следы от кровососных банок. Она опустила на лоб ровно подрезанную чолку, ибо слыхала, что Жанна д’Арк носила такую же, и считала, что эта причёска придаёт человеку невинный и целомудренный вид.
Любимый муж Махин, который обошёл уже все министерства и некоторое время даже украшал своей персоной министерство здравоохранения и министерство сельского хозяйства, за последнее время успел уже сменить около дюжины постов начальников главных управлений министерства финансов Ирана. В тот день, когда господин Али Фаразджуй прибыл из захолустной провинции в Тегеран, его звали просто Сафаром Али. Мать его тогда поступила прислугой в дом одного из продавцов каламкаров
Слепой купец Хаджи Али Ахмед славился на базаре тем, что торговал только исфаханскими каламкарами[83] и гязью[84]. И это в то время, когда все его коллеги богатели на торговле другими товарами! Главным источником доходов Али Ахмеда была торговля гязью, каждая коробка которой обходилась ему в пять кранов, а он продавал её за пять кранов и десять шаев. Он был таким поклонником всего старинного, что только один во всём Тегеране продолжал торговать синим и зелёным холстом, и сельские ахунды, которые всё ещё носили эту райскую одежду, если им нужно было купить холст, направлялись прямо в его магазин.
У хаджи было очень много внуков от сыновей и дочерей, и дом его был похож на курятник, полный цыплят — малых и больших, белых и чёрных, серых и коричневых. Сафар Али сразу же подружился с внуками купца и порой, когда тем удавалось стащить что-нибудь у своего деда, он сплавлял краденое. Вскоре он и сам стал воровать и на этой почве установил тесный контакт с самым бесчестным из внуков хаджи.
Сафару Али повезло; этот внук хаджи, которого звали Ага Хосейн Фариад-Хах, довольно успешно поднимался по служебной лестнице и был то уполномоченным министерства, то заместителем министра и даже председателем одного из созывов меджлиса. В те времена, когда он пользовался наибольшим влиянием и был одним из столпов новой монархии, посвящённых во все секреты государства, он всюду, словно слепого котёнка, таскал за собой своего старого товарища и соучастника по воровским делишкам Сафара Али. Он и назначил Сафара Али, бывшего тогда начальником отделения почты на базаре, на пост начальника главного управления министерства путей сообщения, так как тогда оно было самым захудалым министерством в государстве, и это назначение было делом несложным.
С тех пор Сафар Али, выходец из захолустной провинции, пошёл в гору. Кое-как он научился грамоте у домашнего учителя внуков хаджи и, выдумав себе вычурную подпись, с трудом, словно курица лапой,
