наверняка. При смене танками позиций широко использовать укрытия, подготовленные обороной, а огневые позиции артиллерии быстро приспосабливать для танков. Наиважнейшие: маскировка и терпение танкистов. Да, тяжелые немецкие машины страшны, но пусть наши танкисты скрипят зубами, зажимают свои яйца, но не открывают огонь, пока страшилища не подползут на убойную дистанцию. Ясно?! — И, выждав ответы, закончил: — Раз ясно, выполнять! Повторю фразу панфиловца Диева: отступать нам не по званию — мы гвардейцы. К тому ж за спиной у нас Курск, можно сказать, середина России. А за ним — знаете что… Всё!
На подходе к рубежу, на который отошли-отбежали танки и мотопехота, немецкая артиллерия открыла свирепейший огонь, чтобы танки и мотопехота могли прорвать его без задержки. Бомбардировщики тоже нанесли удары по районам, где могли оказать сопротивление танки русских и остатки гвардейской пехоты. Но поскольку фронт прорыва расширился, собранная артиллерия уже не могла выказать желаемую ярость. Между районами массированного огня оставались участки, по которым велся жиденький огонь. По этой же причине уменьшилась и плотность танков. Только за счет восстановленных машин командир 2-го танкового корпуса СС Хауссер смог сохранить броне-тараны, которые и завершили прорыв второй полосы обороны.
Практичный ум Катукова сразу уловил остроту той опасности, которую образовал противник: введет Гот армейский резерв — и его, Катукова, резерва не хватит, чтобы закрыть обширную брешь. Командарм без долгих колебаний послал 1-ю гвардейскую танковую бригаду, свою любимую, в опасное место. С ней он прошел всю Московскую битву. При нем она получила наименование гвардейской. Назначили его на корпус, упросил начальство оставить бригаду при нем. Не отказали в просьбе ввести ее и в состав 1-й танковой, когда она переформировывалась из танко-стрелковой в чисто танковую. Катуков любил ее и приберегал на черный день или час. Ветераны ее для него были младшими братьями, те, кто пришел для пополнения, — детьми. Они отвечали ему отвагой и преданностью.
Увидев колонну бригады на дороге, он по радио вызвал комбрига к себе. Ожидая подхода батальонов, напутствовал:
— Знаю, ты храбрый, порой до безумства, как написал когда-то Максим Горький о Данко. Но в предстоящем бою проявлять такую — не резон. Там, где тебе предстоит развернуть бригаду, есть большой совхозный сад. Он огорожен тополями, которые в майское цветение прикрывают яблони от ветров. Я загодя послал к нему армейских саперов, чтобы они подготовили тополя к подрыву. С подходом немецких танков к саду, дашь команду на подрыв тополей. Они образуют надежный завал. Танки немчуры вынуждены будут огибать его. Значит, подставят свои бока под выстрелы твоих танков. По опушке, обращенной к фронту, ты поставь всего одну роту, остальные по углам. Другими подразделениями займи отделения совхоза и хуторки. Полудугой. Грамотный, знаешь, для чего нужна дуга. Но танки располагай не в линию, а опорными пунктами. Пусть немецкие ползут между ними, подставляя твоим танкам бока, остальное додумаешь сам. Хитри, как лиса, но чтобы бригада твоя, поражая танки врага, сама несла потери как можно меньше. Опыт своей бригады ты изучил. Так воюй так, как она дралась с немцами под Орлом, Мценском и на всех полях Подмосковья. С Богом, как говорилось в старину.
Отпустив комбрига, Катуков стал на пригорок и, как на параде, пропустил колонны батальонов мимо себя, затем проехал до того места, откуда можно было увидеть ее вступление в бой.
Нет, она не рванулась на врага. С марша комбриг развернул батальоны и роты так, чтобы разорвать атакующие линии противника на части. Роту расположил в совхозном саду, двумя батальонами укрепил угол сада, хутор и отделение совхоза, отдельные танки расположил за скирдами прошлогодней соломы, в орудийных и танковых позициях, отрытых как запасные, экипажи тут же принялись укрывать и маскировать свои машины с той заботой, какую они проявили бы к любимым.
Наступления неприятеля пришлось ждать недолго. Как и в прежних атаках, танки передвигались медленно, с остановками. Отыскивали цели и слали по два-три снаряда и только затем перемещались на новые позиции.
«Тридцатьчетверкам» приходилось долго не открывать огонь, выжидая, когда немецкие танки и самоходки приблизятся на убойные дальности. И выстреливали в основном тогда, когда вражьи машины останавливались для стрельбы. Огонь открыли противотанковые сотки, только недавно полученные бригадой как бы для испытания в боях. Уже первыми выстрелами они подбили два «тигра», а третий подожгли. В ответ по ним открыли огонь сразу несколько танков и самоходок. И хотя орудия стояли в глубине сада, похоже, танкам противника удалось подбить или поразить наши расчеты осколками — их хлесткие голоса уже не доносились до комбрига.
Танки врага возобновили осторожное движение к саду, видимо, надеясь пройти между деревьями. Но тут на его опушке принялись рваться заряды и тополя один за другим, вздрогнув, стали валиться на землю, образуя сплошной завал. От неожиданно возникшей преграды танки, оторопев, встали, не зная, двигаться или отходить. Наконец, вероятно, поступила команда, дали задний ход и, отойдя на километр, пошли в обход сада. Когда вышли на уровень угла, из-за него вынырнули две «тридцатьчетверки». Промчавшись метров двести, они застопорились и тут же открыли огонь по «тиграм», шедшим подобно пастухам несколько сзади. Борта у них были намного уязвимее, и бронебойные снаряды пронзили их. «Тридцатьчетверки» тут же дали задний ход. Одна успела скрыться за углом сада, другая выбросила черный дым. Вскоре машину рвануло так, что тяжелую башню со стволом отбросило метров на сорок. Дерзость русских танкистов заставила немецких отдалиться от сада еще. Затем они взяли курс на хутор, уже исковерканный бомбардировщиками.
Атаку его предприняли после налета «юнкерсов». Пикируя, самолеты применили фугасные и дымовые бомбы. Лишь когда на хуторе загорелось все, что еще могло гореть, танки и бронетранспортеры посмели приблизиться к его развалинам. «Тридцатьчетверки» ответили несколькими выстрелами, подбив две «четверки» и бронетранспортер. Шедшие к хутору машины подмяли под себя и хутор, и всех, кто посмел убить их комрадов.
Что-то сходное происходило и по другую сторону огромного сада. Да, бригада подбивала и жгла немецкие танки, но теряла от их огня не меньше.
Вопреки предписанным обязанностям командарм наблюдал весь бой любимой бригады — одной десятой армии. Она гибла на глазах, сжимая до боли его сердце, но он не разрешал ей отойти хотя бы за сад: если бригада отойдет, в ее обороне возникнет брешь. И не только у нее…
Радист осторожно произнес слова «товарищ генерал». Они вывели Катукова из минутного оцепенения. Он взял протянутый ему шлем с наушниками и услышал сердитый голос комфронтом:
— Почему ты не сидишь на положенном тебе месте? У тебя же назревает опасность на стыке с Москаленко.
— Противник пробил брешь у Яковлевки. Пришлось послать последний резерв — свою родную бригаду. Надо было присмотреть за ней.
— Ведет бой?
— Ведет. Но «тигры» и «слоны» жгут ее машины, даже укрытые в саду и в палисадниках хуторян.
— Вы командуете армией и надо болеть за все ее войска. Немедленно возвращайся на свой НП и без промедления позвони мне. Предстоит серьезный разговор. Между нами девочками. Понял?
Катуков на всех газах помчался на свой НП. Взял телефонную трубку и услышал сдержанно- упрекающий голос:
— Конечно, потери в Первой гвардейской танковой бригаде чувствительны — она же была и должна оставаться примером для всех танковых войск, но распускать нюни негоже. Ты уже дважды гвардеец, если оценить проведенные тобой бои под Москвой и Сталинградом.
— Видите ли, Первая гвардейская — для меня что дочь родная. Смотреть, как она сгорает… тяжелее, чем в гроб опускать.
— Сочувствую, — еще больше смягчился Николай Федорович. — Но не меньшая беда у тебя назревает у разгранлинии с Москаленко.
— Мне что, мчаться туда? — с сердцем спросил Катуков.
— Спокойнее. Мчаться не нужно. К основанию западного клина, вбитого Готом, по моему приказу Москаленко заканчивает выдвижение трех дивизий. Они закрепят фронт до Пены. По сведениям авиаразведки, сорок восьмой танковый корпус загибает фронт твоего шестого танкового корпуса к
