телефон, позвони. Только если с чем другим, не беспокой. А спросят, откуда знаешь? — скажи, от Соломона Давидовича. Привет от меня обязательно передай, не забудь!
Он сокрушенно покачивает головой, достает из саквояжа амбарную книгу, вырывает целый лист, что- то записывает, передает мне. Номер телефона. Больше ничего.
— Больше ничего, — кивнул он. — Но когда ты выйдешь отсюда, ты забудешь все, что здесь было, понял? Это в твоих, кстати, интересах. Ну, теперь ступай подобру-поздорову.
Я понял, как не понять. Я шел через снега к далекой электричке и забывал все постепенно. Ше-то на станции и потом, я уже сел в вагон, у меня расстроился желудок. От нервного напряжения, от яблок, от коньяка… Прихватило, нет сил терпеть! Не помню где, я опрометью выскочил на перрон, отыскал все же пристанционное заведение, где провел немало времени, прежде чем полегчало… Никакой другой бумаги, кроме этого листа, не оказалось, и я использовал его по назначению.
КАК ДЕЛА, ЧУВАК?
Цыганская сказка
«Вам деньжищ за этот фильм, наверное, отвалили, да?» — поздно вечером, позвонив Ларисе, пристала к подруге Алла.
«Отвалили, — усмехнулась Лариса. — Тебе Зиновьевич с Константиновичем отвалят! Догонят, и еще добавят».
.. Два года назад, Лариса, спичрайтер рекламного агентства, написала сценарий короткометражного (на 12 минут) фильма. Он был снят силами агентства и представлен на фестивале в Праге. Занял второе место.
— Но тебе-то кредит дали, — не унималась Алла. — Так бы ты квартиру не поменяла, не разъехалась с Валерой.
Кредит-обмен, ее бывший муж Валера… сколько разговоров об этом!
Фестиваль проводит международное сообщество журналистов. Если этот кинофорум и известен, то в весьма узких кругах. Участие в нем — это любимая (и очень дорогая) игрушка генерального директора агентства, Владимира Зиновьевича. По его приказу Лариса (до этого если и имеющая отношение к кино, то исключительно как зритель) достаточно удачно (просто от страха быть уволенной) сочинила первый сценарий «пражского» фильма. Сейчас она работала над вторым. Грядущий фестиваль состоится в Вене, в будущем году. И на нем (хоть костьми ляг!) новый киношедевр рекламного агентства, по грозному указанию Владимира Зиновьевича, должен! Выть!! ПЕРВЫМ!!!
Кому что неясно?! Заявление об уходе мне на стол! Станислав Константинович, заместитель генерального, накачивая творческую группу перед началом работы, обвел тяжелым и неумолимым взглядом смертельно побледневшие лица сотрудников.
Никто и никогда не видел САМОГО генерального в лицо. Как Олимпийский бог, он вещал из неких горних сфер, немыслимых для простого смертного. Однако за всем явным или неявным, что бы ни происходило в агенстве, стоял именно он, подобно тени отца Гамлета.
В общих чертах сценарий был готов. С ним ознакомился САМ.
Аллу только что назначили координатором кинопроекта. Прежнего уволил Станислав Константинович. По агентству прокатился лесной пожар чисток и перемещений. Даже трубка в руках Ларисы, казалось, вибрирова… подключенная к генератору охов и восклицаний Аллы.
— И вам тогда банкет закатили в кабаке, в «Черном дрозде», да? — напомнила Алла. — Только что там произошло? Твой Валера-то?! Ворвался, тарарам устроил, сколько народу побил! Константиновичу торт на голову надел! Вот это я понимаю! Его же десять охранников унять не могли…
О ГЬсподи, еще об этом вспоминать! Ну да, Валера ворвался на корпоратив… Был пьян, как всегда. Устроил скандал, разбушевался. Залепил здоровенным тортом в фейс Станиславу Константиновичу.
— Да, и охранники, и мужики наши, — вздохнула Лариса. — Кое-как скрутили. С ним, конечно, и раньше это бывало… некоторые завихрения… Сколько я с ним намучилась! А в тот раз, не знаю, какая муха его укусила?
— Он же про Вусовича слышал звон, да не знал, где он. Вот со Станиславом Константиновичем и перепутал. Приревновал тебя, — подсказала подруга (уж ей-то все известно!)
— Да с чего бы это вдруг к Вусовичу? Между нами тогда и не было ничего.
— Ха! это ты так думаешь… а добрым людям виднее! Вот они и подсказали!
Ну куда от этой Аллы денешься?! Неприятны эти воспоминания; хотелось бы все забыть, выбросить из головы.
— А потом-то что было, расскажи! — Алла вошла в раж. — Тебя какой-то мужик хотел в парке изнасиловать? Левченко рассказывала. Ты же к ней потом приехала. Голая! синяя вся! ужас!
О, бог ты мой, и про это ей надо знать!
— Вовсе он насиловать не собирался.
— Да ну?!
— Я из «Черного дрозда» сбежала от позора, куда глаза глядят, меня саму переклинило. Мне кто-то там, когда мы сидели… добрый человек один, в общем… все подносил и подносил… на, выпей! Мне уже все равно было. Хватанула стакан, водка! А перед этим — шампанское. Стало плохо. Выскочила из ресторана, через шоссе куда-то побежала, не помню. Ливень, небеса разверзлись, хлещет как из ведра! Я в белом платье, вырядилась, дура! Вокруг какие-то деревья черные, парк, ночь, молнии сверкают, иду невесть куда, реву в три ручья… стадион, что ли, заброшенный… И — мужик, откуда ни возьмись! Сам синий, как из фильма ужасов! Повалил меня, я думала, конец! Кричи не кричи, никого нет; платье сорвал… вжж-ии-к! — как два лоскутка — я голая! И стал руки вытирать.
— Платьем?
— Ну да, у него руки все синие, в краске, в липкой краске перемазаны.
— И все?!
— Ну, ты даешь, Алла! А что бы ты хотела? Я как подскочила — и от него! бежать! Сразу протрезвела, а там, я уже до шоссе добежала, парень с девицей сидели в машине, целовались. Как рвану дверцу, их чуть кондрашка не хватила! Везите, кричу, быстро! за мной маньяк гонится! Они сами еще больше перепугались, как мы рванули с места! К Маринке Левченко меня привезли, а то куда бы я? Спасибо этим ребятам… (И Левченко «спасибо», болтает чего не надо.)
— Ладно, — примирилась Алла. — Я тебе сейчас новый сценарий, уже с исправлениями по электронке скину.
* * *
Арсений вставал рано, как деревенский кузнец, и шел в мастерскую работать над своими картинами. Мастерскую снимал на стадионе, под трибунами, это была бывшая раздевалка конькобежцев. Раньше стадион принадлежал крупному предприятию, затем его передали на баланс города, затем начали ремонт, реконструкцию… но, разумеется, средств не хватило; финансовый поток иссяк, превратился в скудный ручеек.
В мастерской колонны золотистого света от высоких, запыленных окон, пронизывали зеленоватую, словно бы подводную толщу сгустившегося у пола мрака — отчего все казалось таинственным. Бывшая раздевалка конькобежцев до сих пор хранила под скошенным потолком заплутавшие птичьи голоса легких порывистых бегунов, что переодевались здесь, готовясь к своим забегам ли… перелетам?
Свои картины Арсений писал просто потому… что он их писал. Потому что есть краски и холст. Так же и «настоящий охотник бродит с ружьем, пока он жив и пока на земле не перевелись звери», как сказано у Хемингуэя в «Зеленых холмах Африки». В этом помещении Арсений обосновался давно и здесь же, в девяностые (когда ни до каких картин дела не было) — работал вместе с товарищем, пытаясь хоть как-то выжить. Как-то даже пришлось декорировать последние скорбные обители («изделия 700», как
