родной школе.
К черту все, как говорил Майкл! На улице было пасмурно и прохладно. Лиззи надела теплые брюки, хлопковую рубашку, свингер с плотным воротником, вязаные носки и мокасины. Никакой косметики. Волосы еще привыкали к вновь обретенной свободе, поэтому она просто причесала их и оставила так. Теперь она походила на саму себя, а не на Элизабет Гест.
И Майкл или примет ее такой, или откажется от нее.
На этот раз она обратила внимание на детали отделки дома, в котором он жил. В фойе висели зеркала гораздо большие по размеру, чем в ее доме, а привратник был слишком вежливым. В лифте тоже зеркала. Полы застелены толстыми дорогими коврами. Все эти вещи всегда интересовали ее не больше чем с профессиональной точки зрения. Да в ее жизни никогда и не было такого блеска и дорогих предметов. Такой она родилась, и такой след в ее жизни оставил Уилсон-Крик. И этим она гордилась. Майкл открыл дверь и провел ее в квартиру. Если бы она могла, то, не говоря ни слова, тотчас же повернулась бы и вышла. Он был в темно-серых слаксах и шерстяном свитере и держал бокал с мартини. Глазами он обнимал и ласкал ее. У Лиззи перехватило дыхание. Никогда она не сможет оставаться равнодушной с этим мужчиной. Гораздо проще было бы просто уйти, но она не могла. Весь его вид располагал к тому, чтобы она осталась, но в этом заключалась только часть проблемы. Она и сама хотела остаться.
— Принести тебе мартини? — нежным и глубоким голосом спросил он.
— Нет, я ненавижу мартини. Он засмеялся.
— Тебе приятно снова ощущать себя Лиззи Олсон?
— Да.
— Ты еще раздражена?
— Нет.
Она принялась было снимать свингер, и он попытался перехватить его, и над самым ухом она почувствовала теплое дыхание.
— Позволь мне.
Выбора не было, и пришлось позволить. Каждое его движение, каждый звук повергал ее в такое состояние, какого она прежде не знала. Она думала, что, может быть, Лиззи Олсон не станет так реагировать на Майкла. Возможно, он не покажется ей таким уж чувственным.
И конечно, она ошибалась. Отсутствие несносного парика и накладных ногтей делало ее еще более отзывчивой на его чувственный призыв, на его прикосновения.
Да, это так, призналась она самой себе: именно прикосновения. Надо быть честной до конца. Ничего не изменилось. Она все так же страстно хотела любить его.
Повесив ее пальто и осторожно закрыв шкаф, он спросил:
— А что пьет Лиззи Олсон?
— Скотч, — ответила она, и это была чистая правда.
Он удивился, и это еще более обострило ее чувства. А что, он думал, пьет Лиззи Олсон? Зверский джин? Пиво? Она последовала за ним в гостиную и решила, что может с таким же сарказмом спросить и его об этом. И спросила.
Майкл не испытал никакого смущения, а, напротив, развеселился.
— Даже и не представляю.
— Но ты удивился, что я пью скотч.
— Да, пожалуй. А тебя это беспокоит? Она ответила вопросом на вопрос:
— Почему бы мне не пить виски?
— Действительно. Я никогда ничего не имею против того, чтобы человек изредка выпивал — включая меня.
Отправившись на кухню, он достал из шкафа бокал, наполнил его льдом из холодильника, вернулся в гостиную и налил виски из хрустального графина.
Передавая ей бокал, он обратил внимание на то, что ее пальцы были теплыми и твердыми, и проследил, как она отпила. «Он что же, ожидал увидеть, как я закашляюсь? Ну и черт с ним!» Скотч вполне устраивал ее, хотя она и не испытывала желания держать такую бутылку в баре.
Тем не менее она смогла изобразить, что немного поперхнулась. Не совсем красиво, но весьма кстати. Майкл удивленно на нее посмотрел и засмеялся. От его смеха по спине ее пробежали мурашки. Она хотела было сделать еще глоток, но раздумала. Изображать простушку тоже не стоило. Удобно устроившись на диване, она пожалела, что на ней не тот комбинезон. Это бы его раззадорило.
— Итак, скажи мне, Лиззи, — озабоченно произнес он, присаживаясь на стуле напротив и подложив ногу под себя. На мгновение умолк, чтобы сделать глоток мартини, но глаз с нее не сводил. — Почему ты ведешь себя как дурочка?
«А ведь он прав. Я действительно веду себя как дурочка».
Сам он сидел напротив, сохраняя самообладание.
— А я и есть маленькая дурочка.
— Да, я припоминаю, что ты всегда была такой, — со смехом проговорил он.
— Я?!
— А кто же еще?
— Это ты всегда был дурачком.
Он рассмеялся, и в уголках его глаз запрыгали смешинки.
— Неужели?
— Надменным, нахальным и бестолковым дурачком.
Он придвинулся вперед:
— Темноволосым симпатягой.
— Седые волосы тебе больше к лицу.
— Люди считают меня более надменным и нахальным, чем я есть на самом деле. А у тебя рыжие волосы.
— Ну и что?
— А то, что и тебя считают более надменной, нахальной и бестолковой.
Она засопела.
— Я ни та, ни другая и ни третья.
— Я-то прекрасно знаю, мисс Олсон. Вспомните, вы водили меня вокруг пальца всю прошлую неделю.
— Это слишком сильно сказано, Майкл.
— А не вы ли получили от меня чек на кругленькую сумму?
— Эти денежки вернутся к вам сполна.
— В этом я не сомневаюсь.
Его бокал опустел, а Лиззи вовсю трудилась над виски. Она прекрасно поняла, что он имел в виду, произнося последнее замечание таким игривым, грудным голосом. От этого голоса ей хотелось растаять.
— Если бы я хотела обвести вас вокруг пальца, то затерялась бы с вашими денежками в городе. Ищи ветра в поле.
— О, я непременно отыскал бы вас, дорогая Лиззи.
Да, он наверняка бы сделал это.
— Вы ни за что бы не догадались, что искать надо Лиззи Олсон.
— Я бы и эту тайну раскрыл.
— Но я же не исчезла, не так ли?
— Нет, не исчезла. — Он вытянул руку на спинке дивана и прикоснулся к ее волосам. — Не сердитесь, вы же сами решили рассказать правду.
— Я и не сержусь.
Но она говорила запальчиво, и он понял, что угадал. Только сердилась она не на него, а на себя. Ей стоило прислушаться к словам его матери, когда та рассказывала, каким обаятельным стал ее сын. За пятнадцать лет он здорово изменился. И Лиззи тоже. Отвернувшись, она опустила ноги на пол и вытянула их. Потом после непродолжительного молчания снова посмотрела на Майкла, рука которого все еще лежала
