Там, где престол сатаны. Том 1

христианскую правду? Ничего нет. Он сокрушенно покачал головой в черном клобуке. Но гляньте, братья и сестры, сколь прожорливы черви, без устали подтачивающие древо российского православия! Имя им: корысть, леность, чревоугодие. К сим трем следует присовокупить червя четвертого – тщеславное превозношение пастырей над овцами, которых заповедал пасти Христос. Славянский, жреческий, кастовый язык – что заставляет попов цепляться за него мертвой хваткой? Презрение, а в лучшем случае – глубочайшее равнодушие к верующему народу, с одной стороны, и желание во что бы то ни стало подчеркнуть свое над ним превосходство, свою в сравнении с ним избранность, свое по отношению к нему духовное крепостное право, с другой стороны, – вот истинные причины, в силу которых мертвый не пускает в храм Божий живого и славянский, давно погребенный язык стоит стеной, не давая молиться Богу на языке, всем родном и понятном во всякой букве и всяком звуке. Переведя дух и поправив широкую – лопатой – седую бороду, прямо под которой висела на груди, точнее же сказать, на скромном, едва округлом чреве панагия, он указал на еще одну стену, воздвигнутую попами для сокрытия собственного непотребства и духовной лени. Алтарная перегородка! Что за ней? Тайна священнодействия? Пламя молитвы? Призывание Духа Святого, исходящее из сокровенной сердечной глубины? Агнец, закалаемый в жертву нашего ради спасения? О, если бы! Механические жесты, заученные слова, пустые глаза, равнодушные лица, а зачастую и чаепитие по углам алтаря, никчемная болтовня, сплетни и перемывание костей под мымрынье вяло бродящего возле престола попа.

Страшный тут грянул гром. В Сухаревский рынок они превратили алтарь! В ярмарку пороков, торжище себялюбий, лавку интриг! В болото лжи, пепелище упований, подмостки фарисейства! В языческое капище, прибежище идолов, Лысую гору! (От уподобления алтаря языческому капищу и тем более – Лысой горе, месту всемирной, но дурной славой, приюта ведьм и опекуна их – дьявола, творящих здесь непотребный шабаш, о. Александр поначалу поник, а затем возмутился. И чаевничают в алтарях, и болтают – но не во всех же! В Сотникове, в Никольской церкви, кто из причта на таковую вольность дерзнет? Был Николай – да весь и навсегда из алтаря вышел.) Гроза не уходила. Будет ли народ Божий полыхать молитвой, когда священник холоден как мертвец? Внемлет ли Бог молитве без огня, молитве без сердца, молитве без священного страха и пошлет ли Духа Своего Святого преложить хлеб в Тело, а вино – в Кровь Господа нашего Иисуса Христа? И не убивает ли сребролюбие благодать Святого Духа, получаемую священником через рукоположение? Преемственность благодати был, верно, любимый его конек. Он уселся на него и погнал во весь опор. Может ли вообще сохраниться благодать, растоптанная изменой, сожженная блудодеянием, загаженная пьянством? Пусть утверждают Тихон и иже с ним, что ее действие не зависит от нравственных качеств священника или архиерея. Пусть говорят, что Духу Святому все едино действовать через кого – через непорочного в житии или погрязшего во всех смертных грехах; что Дух Святой не брезглив и примирится с негодяем, лжецом, содомитом, распутником и кровосмесителем! Подобные утверждения не есть ли мерзость перед Богом? Господь любит праведных. Так? «Так!» – согласно ответил епископу народ, и о. Александр кивнул, подтверждая: «Так». Но, любя праведных, разве не погнушится Он попом, измаравшим Его Святое Имя? Разве примет жертву, принесенную нечистыми руками? Молитву из лживых уст? Призывание Духа из прогнившего сердца? Неизгладимость благодати – что это, как не индульгенция клиру, которой попы откупаются за свои преступления перед Богом и верующим народом? Я грязен, подл, я прелюбы сотворил, девицу обесчестил, я последние гроши отнял у бедняка за «вечный покой» над усопшей его матерью-старушкой, я Пасху Христову служил вполпьяна, я икону древнего письма из храма вынес и сбыл – но через рукоположение от Господа и святых Его апостолов неизменно, неизгладимо и до кончины моей пребывает со мной благодать Духа Святого, Ее же обретают моим благословением, молитвой моей у престола, крещениями, венчаниями и отпеваниями, мною совершаемыми, все, кто опустит в бездонный мой карман достойную мзду. Приидите ко мне грешные с нескудными дарами – и будет вам отпущение грехов. Приидите ко мне обремененные супружескими изменами, убийствами младенцев во чреве своем, растлением малолетних, щедро воздайте мне за благодать мою – и я приобщу вас к Телу и Крови Спасителя. Пожалуйте ко мне утеснители вдов, грабители сирот, мучители стариков, наградите меня за мою молитву о вас – и Дух Святой, сподобивший меня своею благодатью, и вас укроет от расплаты за ваши преступления и в сей жизни, и в будущей.

– Таковы они! – трубным голосом летящего со страшной вестью ангела провещал он.

Семя диавола, горе несут они земле, вместо пшеницы рождающей плевел! Горе несут народу, волки, напялившие овечьи шкуры! Горе несут стране, чьи храмы осквернили блудодеянием! Но в назидание ума и устрашение сердца вспомним судьбу Авуида и Надава, сынов Аароновых, Богом призванных к священству. Что соделал с ними Господь, Бог наш, Бог справедливый и Бог взыскивающий, когда вместо огня с жертвенника, огня святого и благовонного, принесли они перед Ним огонь другой, чуждый, которого Он не велел им, взятый ими по лености или по непотребному опьянению, может быть, из домашнего очага и дурно пахнущий бобовой похлебкой? Как наказал Он их? Впредь запретил священнодействовать? Уволил? Разжаловал в миряне? И сыновьям их, и сыновьям сынов их, и всему мужескому полу от семени их вплоть до десятого колена повелел ни под каким видом не приближаться ни к жертвеннику, ни к медному морю, ни к скинии, хранительнице Ковчега? О, нет. Священникам – особый суд! Ибо всегда начинается суд с дома Божия и служителей его. Вышел огонь от Господа, и сжег их, и умерли они пред лицем Господним. Сжег! Владыка потряс воздетыми кулаками. Без пощады! И слова не дав промолвить им, пусть в жалкое, но оправдание! Какая же тогда кара Небесная должна постигнуть наших попов, преступления которых стократ страшнее небрежности сынов Аароновых! Пот градом катил с лица архиерея. Он остановился, дабы перевести дух и утереться не первой свежести клетчатым платком.

– Так, отец! – прозвучал в наступившей тишине крепкий молодой мужской голос. – Они совесть вконец потеряли!

– Им не Иисус, а хлеба кус! – на всю церковь продребезжала стоявшая неподалеку от о. Александра согбенная старуха в двух шерстяных кофтах: зеленой сверху и красной под ней.

Высказывая накопившиеся обиды – кого ободрали за крестины; кого коршуны-певчие заставили дважды платить за отпевание: сначала выжиге за свечным ящиком, а после им самим в загребущие руки; к кому, сославшись на занятость, не поехал домой поп, хотя Христом-Господом его молили, вплоть до коленопреклонения перед ним, боровом толстобрюхим, чтобы исповедовал, причастил и честно отправил в последний путь, в страну неведомую рабу Божью Аграфену, изрядную молитвенницу и незлобивой души старушку, – желали владыке, дай Бог ему здоровья на многие лета, в подвиге своем уподобиться Спасителю и, взяв бич, безо всякой пощады гнать из храма торговцев всех мастей и званий. Архиерей попадется – и ему богоугодным вервием по жирным телесам!

– Архиереи-то и берут всех более! – зашумели в дальнем от о. Александра углу. – Прошлый год к нам на престол еле уговорили приехать, а явился – все ему не по нраву… Он развернулся – и был таков!

– Мало дали, – зло промолвил мастеровой по виду мужик в темной косоворотке и ровно приглаженными русыми волосами. – Я вот читал одну книжку священника Петрова Григория, и там ясно писано, что в первые века никаких архиереев и в помине не было! А были все братья и сестры!

– Золотые слова! – услышав, с прежней мощью поддержал его взбодрившийся после краткого отдыха своих голосовых связок владыка. – И священник Петров верно пишет, я его читал и всем вам его читать благословляю!

И, начертав перед собой десницей благословляющий крест, заключил свою проповедь словом о расколе. Страшное слово – раскол. («Р» пророкотало и «с» отозвалось скрытым разбойничьим посвистом.) Чуть что не так скажешь, не так Единому Богу помолишься и аллилуйю Ему возгласишь, к Троичной тайне со своим разумением подступишь – жди себе вот сюда (он крепко постучал себя кулаком по лбу) камень с анафемой. Шагай все в ряд, как солдаты в роте! Все с левой. А кто усомнился – почему-де начинать надо с левой, а не с правой, тому сей же час в рыло, Сибирь за двуперстное сложение или костер за письмо царю-батюшке с поучениями мистического свойства.

– Я вот, к примеру, в непрерывности благодати сомневаюсь – и сильно сомневаюсь! И кто я тогда, коли против рожна пру? Какое на мне клеймо поставить? Или, к примеру, тот же Тихон для меня не Патриарх. И в этаком-то случае по пятнадцатому правилу Константинопольского Двукратного собора кто я такой, дерзнувший прежде соборного решения имя Тихона не возносить и от общения с ним отступить? Раскольник, беззаконник и анафема, а вы меня своим архиереем именуете!

В храме зашумели.