– А у нас, значит, зафиксировано?
– До черта, – вздохнул Малышкин.
– Почему же, допустим, в Химках невозможно добиться такой же охраны?
– Э-э, – махнул рукой Малышкин, – попробуйте убедить наши городские власти потратить на это деньги. Мэры меняются, депутаты меняются, а я уже много лет с этим бьюсь, и все без толку. А народ звереет потихоньку. Вот и получается, что мы периодически в драку лезем.
– Интересно. Значит, следователи и судьи несправедливо относятся к врачам? Квалифицируют их действия «превышением необходимой обороны» и напрасно делают ответчиками и обвиняемыми по подобным делам, и это вместо того, чтобы обеспечивать вашу безопасность?
– Не знаю, как это называть правильно, вы же юрист, помогите нам с этим разобраться!
– Пока что я озабочен судьбой одного конкретного человека.
– Да-да, я понимаю...
Гордеев подумал, что никогда ведь даже в голову не приходило, что у врача может быть опасная работа. Тяжелая – да, малооплачиваемая – да. Но не война ведь...
– Что вам сказать, Юрий Петрович... Химкинские врачи «Скорой» принимают до тысячи вызовов в сутки, и, отправляясь по вызову, врач может только гадать, что ждет его за дверями очередной квартиры. А ведь больше половины опасных адресов наши врачи знают. И медики, выезжая по ним, заранее предполагают, что могут подвергнуться нападению, могут быть затравлены сторожевыми псами. Бывали случаи, когда бандиты и нож к горлу врачу приставляли, и родственников пациентов врачей избивали, а психически больные топоры в медиков бросают. И врачи у нас привыкли считать эти действия «издержками производства».
– Веселенькие дела! – покачал головой Гордеев.
– Да уж... Поэтому время от времени на собраниях врачи просят дать им оружие, чтобы они сами себя охраняли. В таких случаях я им говорю: «Да вы что, братцы, если на вас напали, отдайте им все, а то из вашего оружия вас же и убьют!»
– Стоп, – сказал Гордеев. – Вы это говорили до того, как Великанов застрелил тех двоих парней, или после?
– Да я всегда это говорил! – В бодром голосе Малышкина Гордеев первый раз уловил некоторую досаду. – Я всем всегда это говорил!
– То есть предчувствовали нечто подобное?
– Боже упаси! Но случай с Сергеем особый... Все же происходило почти у меня на глазах – эта его эволюция, я имею в виду.
– То есть доктор Великанов с вашей «страусиной» позицией не соглашался, – откомментировал Гордеев, – и...
Малышкин посмотрел на него поверх очков:
– Зачем вы меня провоцируете?
– У меня свои резоны, – заверил Гордеев. – Может, ляпнете что-то лишнее, что мне поможет.
– Я не пойму, – удивился Малышкин, – вы же адвокат Великанова, да?
– Да.
– И вы ждете, что я ему наврежу?! Просто поверить не могу! Во-первых, никогда в жизни я не сделаю ничего подобного, а во-вторых, вам это зачем?
– Вы меня не понимаете, но я к этому и не стремлюсь. Мне нужна информация, а уж каким образом я из вас ее вытягиваю – это мое дело. Вы согласились со мной побеседовать – и пока меня терпите. Что вы думаете о моих методах, мне глубоко безразлично. Кроме того, навредить Великанову очень даже затруднительно, – напомнил Гордеев. – Но для вас эта история застыла полгода назад, а для меня сейчас оживает. Кто знает, возможно, вы сами не понимаете, что про него знаете.
– Ладно, вы профессионал, вам видней. К сожалению, могу вам повторить только то же самое, что говорил в свое время, когда меня допрашивали. Про пистолет Великанова я ничего не знал.
– Какой пистолет? – тут же уточнил Гордеев. Это был существенный момент, и он ждал удобного случая.
– Ну тот самый.
– Какой – тот самый?
– Слушайте, вы въедливый, прямо... не знаю... прямо как какой-то следователь.
– Достойный комплимент. И я работал следователем. Не отвлекайтесь. Что насчет пистолета? Вы его никогда не видели, я верно понял?
– Нет, не видел.
– И не слышали про него.
– Нет.
– Это действительно так? – Гордеев внимательно следил за мимикой Малышкина, и кажется, доктор говорил правду. – Хорошо, может, кто-нибудь другой видел оружие или знал про него? У него же были близкие друзья, верно?
– Нет.
– Опять – нет! Как это понять, что у него не было друзей?
– У него были друзья, у него были хорошие, ровные отношения со всеми, с кем он работал, – объяснил Малышкин. – Сергей был нормальный человек, он выпивал в компаниях, ходил в гости, но про близких друзей я ничего не знаю. Может быть, в Москве... Но он у нас проработал больше шести лет, так что...
– Ладно, а женщины?
– Тут тоже полный туман. – Малышкин чуть улыбнулся.
– Ну договаривайте, – предложил Гордеев.
– Успехом он пользовался большим, это точно. Но скорее гипотетически.
– Что это значит?
– Значит, что половина нашего женского персонала к нему неровно дышала, но ни про один его роман ничего неизвестно.
– Может быть, это вам неизвестно? Все-таки вы начальство...
– Уверяю вас, Юрий Петрович, у нас с Сережей были вполне приятельские отношения, и даже на работе субординация была скорее формальная. Между прочим, именно я его в Химки работать позвал, когда он медицинский институт закончил. Я там тогда преподавал немного, так что мы были знакомы. Я уже тогда видел – это врач от Бога. Поймите, мы были коллегами... То есть мы и есть коллеги, а для врачей это священное понятие. Мне кажется, у юристов есть что-то похожее...
– Возможно. Владимир Анатольевич, объясните, почему вы психиатр и главврач «скорой» одновременно. В моей голове это как-то не очень сочетается. Я конечно, не медик, но...
– Это и у медиков плохо сочетается, – засмеялся Малышкин. – Многие удивляются. Но так уж жизнь сложилась. Иногда людям нужно помогать немедленно – что-то зашить, наложить гипс, сделать укол. А иногда – постепенно, шаг за шагом, иначе можно навредить.
– Давайте, Владимир Анатольевич, постепенно, шаг за шагом вернемся к пистолету.
– Дался вам этот пистолет, Юрий Петрович...
– Это важно, из него людей убили.
– Да помню я прекрасно! Ну, значит, взял где-то. У какого-то мерзавца, может быть, отобрал. Я думаю, скорей всего, так и было. А где еще его взять?
– Может быть, купил у кого-то.
– Сомневаюсь. С нашими-то зарплатами? Сколько такое оружие может стоить?
– По-разному, зависит от производства. Я не знаю нынешних расценок, но думаю, если ствол отечественный, то не меньше тысячи, а китайский – две-три сотни. Их используют как одноразовые – кого- то убить и бросить.
– Какие ужасные вещи вы говорите... А тысяч и сотен – чего? Рублей или...
– Что вы, доктор, долларов, конечно.
Малышкин даже руками замахал.
– Нет, таких денег у него быть не могло.
– Ладно, допустим, вы правы, – согласился Гордеев. – Двигаемся дальше. Предположим, он отобрал
