продолжил куда более жестким голосом:
– Сами-то вы на моем месте поверили бы в такую сладенькую историю насчет бескорыстного порыва? Вот и я, извините, не верю! И единственное, что мне остается предположить, так это, что у вас, Кабул, во всей ситуации имеется личная заинтересованность.
– Какая еще у меня может быть личная?...
– Не знаю! – оборвал его Турецкий. – Но узнаю обязательно, даю вам слово... Так же, как и о том, из-за чего вы в свое время, восемь лет назад, насмерть поссорились со своим дружком Мусей, вслед за этим безвременно погибшим!
Померанцев на мгновение обмер. Ни о какой ссоре, и он это знал точно, между Кабулом и Му-сей информации у следствия не было. Значить это могло лишь одно: его шеф брал в данный момент Клабукова «на пушку», ловил на живца, то бишь беззастенчиво лгал...
– Это вам Сонька наплела про ссору?! Не верьте ей, старой дуре, маразм у нее!.. Мозги набекрень!.. Какая еще ссора?!
Стул под Клабуковым отчаянно заскрипел, взывая о помощи, потемневшая от ярости физиономия пылала подлинной ненавистью...
И Померанцев невольно мысленно взмолился, чтобы ребята, посланные за Софьей Эдуардовной час назад, во-первых, застали ее дома, во-вторых, успели привезти в прокуратуру раньше, чем Кабул покинет кабинет Турецкого. Лично он и сушеной мухи не дал бы за то, что, столкнись Кабул с Сор-киной сейчас в коридоре, так и пройдет мимо, а не кинется на подружку с кулаками в присутствии представителей закона... В любом случае те, кто имел бы возможность сейчас созерцать Клабуко-ва, выведенного из себя, легко поверили бы в его способность собственноручно прикончить человека. И если Александр Борисович Турецкий в числе прочего жаждал проверить и это обстоятельство, он мог чувствовать себя вполне удовлетворенным.
Очевидно, так оно и было, поскольку Турецкий, откинувшись на спинку стула, взглянул на Кабула поверх очков, сдвинутых на кончик носа, и впервые за всю дознавательную процедуру ответил на его вопрос:
– О том, какая ссора, почему она произошла и чем завершилась, поговорим, с вашего позволения, в следующий раз. Надеюсь, вы не намерены в ближайшие дни покидать столицу? Уж извините, но свидетель вы весьма важный, а времени на более подробный разговор о вашем покойном друге-адвокате у меня, как видите, сегодня больше нет. Валерий Александрович, будьте любезны, бланки протокола и один, незаполненный, подписочки о невыезде.
– Не имеете права! – рявкнул не ожидавший такого поворота Кабул.
– Серьезно? – Турецкий удивленно поднял бровь. – Ну надо же, вы, похоже, еще и борец за права человека? Хотите, чтобы я отправил непосредственно сейчас опергруппу в ваш ЧОП и в течение вполне обозримого времени обзавелся упомянутыми вами основаниями? А вы бы пока чайку у нас тут в ожидании попили...
– Черт бы вас побрал! – Клабуков посмотрел на Турецкого с нескрываемой ненавистью. – Где ваши сраные бумажки?
– А вот грубить я бы на вашем месте поостерегся, – укоризненно покачал Турецкий головой. – Валерий Александрович, поторопитесь, господин Клабуков наконец нас понял...
После того как Кабул, едва не выхватив из рук Александра Борисовича подписанный пропуск, в бешенстве вылетел из кабинета, Валерий Померанцев, выждав с полминуты, решил, что право голоса ему уже вернули.
– А если свалит? – поинтересовался он у шефа.
– Не свалит. – Саша уверенно покачал головой. – С его стороны это было бы непростительной глупостью. Да и на то, чтобы свалить, время тоже требуется: не бросать же эту «плавающую» фирму? Наверняка его отмороженные чоповцы по уши в делах, денежка течет если и не рекой, то уж ручейком точно... Где это видано, чтоб такой тип, как Кабул, плюнул на баксы или возможность их заработать?
– Теперь он будет, как минимум, настороже, – снова возразил Валерий. – А улик у нас – сами знаете. Так же, как и уверенности, что убийства – его рук дело.
– Да-да... – рассеянно прореагировал Александр Борисович и затем, словно спохватившись, произнес совсем другим, деловым тоном: – Кстати, насчет улик: надо добывать... Мне необходимо лично встретиться с Денисом, причем вместе с тобой. Есть одна идея...
И поскольку Турецкий вновь замолчал, Померанцев, поколебавшись, напомнил:
– Вы не забыли? Ребята должны были привезти Соркину, я велел проводить ее прямиком в мой кабинет.
– Пусть посидит-поволнуется, нашему делу это только на пользу! И сколько раз тебе повторять, что я никогда ничего не забываю? Ты меня что, в старческом маразме подозревать начал?
– Боже упаси! – ужаснулся Валерий.
– То-то же... – Турецкий ткнул пальцем в селектор: – Наташа? Принеси-ка нам по-быстрому кофейку, еще одну чашечку – даме, которую должны были доставить в кабинет Померанцева... Очень рад, что она там уже давно... Ничего, пусть потерпит! Говорю ж, кофейку предложи!..
Софья Эдуардовна Соркина между тем не столько волновалась, сколько тревожилась и злилась: с какой это стати ее, совершенно, на Сонин взгляд, безобидную, больную женщину, вдруг берут и везут аж в Генпрокуратуру двое хотя и вполне вежливых, но крайне настойчивых молодых людей? Да еще без предупреждения, к тому же в момент, когда ее голова и без того полна забот и тревог? Позвонили в дверь, заявившись, как снег на голову, предъявили «корочки» и, хотя она попробовала возмутиться, вынудили поехать с ними, клятвенно пообещав и обратно домой доставить на машине. Намекнув, что в противном случае повестку все равно оставят и поехать так и так придется...
Погруженная в свою тревогу и полнейшую неизвестность, Соня от кофе отказалась. А вымотанная ожиданием, даже обрадовалась, когда дверь кабинета наконец распахнулась, пропуская двоих мужчин, одним из которых оказался тот самый молодой человек, который приходил к ней по поводу Муси. Софью Эдуардовну при виде него сразу отпустило: гибель Мирослава была для нее темой грустной, но, несомненно, безопасной...
Второй мужчина тоже произвел на Соню прекрасное впечатление. Во-первых, по возрасту вполне мог быть ее ровесником, во-вторых – внешность весьма импонирующая. Ах, если бы она не располнела и не подурнела так рано... Звали второго Александром Борисовичем, и он оказался человеком весьма важным – аж помощником самого генерального прокурора!.. Обнаружив, кто именно собирается с ней пообщаться, Софья Эдуардовна даже почувствовала некую гордость за свою персону.
– Ну что ж... – произнес тот, что оказался помощником, вполне доброжелательно разглядывая Соркину. – Вы уж извините, что мы вас так с места в карьер, Софья Эдуардовна...
– Вы можете называть меня просто Соней, – все-таки не удержалась она, – мы, по-моему, ровесники, и мне так удобнее!
Померанцев моментально закашлялся, отчего здорово раскраснелся, потом извинился и продолжил заполнять шапку протокола.
– Очень любезно с вашей стороны, – серьезно произнес Александр Борисович. – Тем более что у нас к вам возникла пара срочных вопросов, на которые, кроме вас, нам никто ответить не может.
– Ах, если смогу, пожалуйста... Это по поводу Мусечки?
Она взглянула на следователя подчеркнуто грустно. Симпатичный помощник кивнул.
– Насколько знаю, вы были очень близкими людьми... Вероятно, после того несчастья вы долго чувствовали себя одинокой?
– Я и сейчас себя чувствую одинокой. – Соня кокетливо стрельнула на Турецкого глазами, а Валерий снова закашлялся.
– Валерий Александрович, – заботливо поинтересовался у него Саша, – может, вам водички выпить? А то, смотрю, у вас в горле першит.
– С-спасибо, уже прошло, – пробормотал тот и уткнулся в бланк протокола.
– Вот и славно... – Турецкий снова повернулся к Соркиной: – Знаете, если вы были столь близки, наверняка вам покойный господин Дубко подробно рассказывал о той ссоре со своим другом Владимиром Ивановичем Клабуковым, о которой последний нам сегодня упоминал?
– Ах, это?... – Соня на секунду смешалась, потом нахмурилась. На секундочку ей показалось странным,
