— Браки распадаются, — развела руками мать, — это происходит повсюду. К тому времени, когда Леонид встретил Таню, его брак существовал уже только на бумаге. Кроме того, с женой и сыном он поступил, по-моему, вполне благородно. Он обеспечил их до конца дней. Согласитесь, что при разводе это происходит далеко не всегда.
Турецкий понял, что здесь он попал в цитадель защитников Татьяны, которые будут отстаивать ее правоту до последней капли крови. Разумеется, о ее связях, тем более об изменах мужу вряд ли он сможет получить здесь какую-то информацию, даже при условии, что им что-то известно. Эти люди, конечно, с детства носили ее на руках. Тем более для отца она явно поздний ребенок, к таким мужчины привязываются больше. Сколько лет ему было, когда она родилась, соображал Турецкий. Лет пятьдесят, наверно, или что- то около того. В принципе ничего особенного. А жена его моложе лет на двадцать, тоже, в сущности, совершенно неудивительно.
«Интересно, были ли они довольны этим браком?» — спрашивал себя Турецкий, рассматривая старика Христофориди и его жену.
— Но вы были довольны, когда Татьяна вышла за Леонида Бурмеева?
Родители ответили сразу, вернее, почти сразу. Но был момент заминки. Они переглянулись. После этого заговорил отец. Он как-то весь выпрямился и, глядя прямо на Турецкого, сказал:
— В первый момент нам не понравилось, что за Таней ухаживает женатый мужчина. И я думаю, это не понравилось бы решительно любым родителям. Но когда мы узнали Леонида ближе, мы одобрили этот брак. Да. Он оказался очень хорошим мужем, любящим, внимательным. Таня прекрасно обеспечена.
— Вы часто бывали у нее после того, как она вышла замуж? — спросил Турецкий.
— Ну, — на лице старика появилось какое-то выражение, которое Турецкий не сразу понял, — не так чтобы очень часто. Обычно она сама навещала нас.
«Так, — подумал Турецкий. — Их туда не очень-то приглашали. Старик на это до сих пор обижен».
— Но после гибели Леонида вы виделись, — сказал он. — Ну да, конечно, вы же навещали дочь в больнице. Вы знаете ее диагноз, знаете, что она выписалась?
Мать оба раза кивнула головой, затем, как будто внезапно вспомнив о чем-то, поспешно сказала:
— Да, нам звонили из милиции, сказали, что она выписалась.
— А вы этого не знали?
Старик скорбно покачал головой:
— Она нам не сообщала.
— Где она может быть?
— Я не знаю, — твердо ответил старик.
«Врешь, старая лиса, знаешь», — подумал Турецкий.
«Знаю, но не скажу», — как бы говорили смотревшие на него в упор темные глаза.
Наступила пауза. Турецкий понимал, что хозяева ждут, что сейчас он с дежурным: «Извините за беспокойство» — встанет и удалится. Разговор с Турецким был неприятен им не только потому, что это был допрос, но главным образом из-за того, что им приходилось кривить душой, а попросту говоря, врать. Врать, выгораживая свою дочь. Более, чем что-либо другое, их молчание убедило Турецкого в том, что Татьяну не похитили из больницы и не увели силой. Она ушла оттуда сама и, скорее всего, тогда в палате Турецкого уже прекрасно знала, что никакого «скоро» не будет.
Да так ли ведут себя родители, чья дочь действительно исчезла? Они бы засыпали самого следователя вопросами, горевали бы, причитали, а не хранили такое вот вежливое казенное молчание. «Они, безусловно, знают, где Татьяна», — понял Турецкий. Его мозг работал с быстротой компьютера, ищущего нужный файл. Она может скрываться у кого-то из своих друзей или любовников, которых родители знать не могут. Единственная подруга, оставшаяся от старых времен, — это Аллочка Зуева. Все остальное окружение Татьяна поменяла, как только из Христофориди превратилась в Бурмееву. Если это так, родители, скорее всего, ничем не помогут. Но есть шанс, что она скрывается у кого-то из родственников, ведь они есть.
Пауза затянулась. Родители Татьяны продолжали выжидательно смотреть на молодого человека, который никак не хотел уйти. Турецкий сделал какое-то движение, которое они в первый момент приняли за то, что он собирается наконец подняться. Однако вместо этого следователь вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный вдвое лист бумаги. Это был фоторобот «социолога Игоря».
— Вам знаком этот человек? — спросил Турецкий, показывая портрет.
— Нет, — совершенно искренне ответил отец, — никогда его не видел.
Мать Татьяны также не узнала изображенного на фотороботе человека. Как показалось Турецкому, говорили они совершенно чистосердечно, он, впрочем, и не ожидал, что Татьяна стала бы знакомить родителей с подобными людьми.
— Ну что ж, тогда все понятно. — Турецкий небрежно сунул портрет «Игоря» в боковой карман, давая понять, что допрос закончен. В глазах Татьяниных родителей появилось выражение облегчения.
Уже начиная собираться, Турецкий заметил:
— Я, признаться, принял вас сначала за Таниного дедушку, Иван Афанасьевич.
— Неудивительно, — покачал головой старик. — Все был молодой, а вдруг глянул в зеркало — белый как лунь. Когда Танюшка родилась, я еще смотрелся молодцом. Пятьдесят пять лет мне было.
— Как? — Турецкий наморщил лоб. — Так вам...
— Семьдесят девять, скоро разменяю восьмой десяток, — ответил Иван Афанасьевич.
— Ну тогда вы просто прекрасно выглядите, — сказал искренне пораженный Турецкий.
— Да у них в роду все долгожители, — сказала Елена Александровна, — ведь жива еще его мать, Танина бабушка.
Только тут Елена Александровна поняла, что сказала что-то лишнее. Муж, сверкнув глазами, посмотрел на нее, и она осеклась. Турецкий сделал вид, что не заметил наступившего неловкого молчания, и как можно более небрежно сказал:
— Ну так, конечно, климат. Она же, наверно, не в Москве живет.
— Конечно, — поспешил согласиться старик. — Она живет в Витязеве, это около Анапы. Надо действительно в этом году навестить старушку. Ведь ей уже сто один год.
— Не знаю, хотел бы я дожить до такого возраста или нет, — покачал головой Турецкий. — Скорее нет.
— Вы бы видели нашу бабушку, — махнула рукой Елена Александровна, — она прекрасно двигается, еще по дому многое делает, сама спускается... — она снопа осеклась.
— Сама спускается с крыльца во двор, — подхватил ее неоконченную фразу муж. - Там, знаете, принято делать такое высокое крыльцо. И вот она спускается, кормит кур, деятельная еще.
— Ну что же, извините, что задержал вас. — Турецкий поднялся, больше не расспрашивая ни про Татьяну, ни тем более про бабушку.
Танины родители вышли его провожать в прихожую.
— Вы, наверно, беспокоитесь о дочери, — сказал Турецкий.
— Еще бы, конечно! — поспешил уверить его Иван Афанасьевич. — Сердце все время не на месте.
«Это точно», — отметил про себя Турецкий. Закрывая за собой дверь, он буквально видел сцену, которая разворачивалась сейчас в квартире Христофориди: Танины родители сначала облегченно вздыхают, а затем старик начинает ругать жену за то, что та чуть не проговорилась.
Время было еще не позднее, можно снова зайти на Петровку или отправиться на Мыльников, чтобы переговорить со Станиславским, но Саша Турецкий вдруг почувствовал, что силы его вот-вот оставят. «Права была Шура», — мрачно подумал он и поехал домой.
Глава двадцать вторая БАБУШКА СТАВРУЛА
