самому Александру Борисовичу очень хотелось поверить в случайность, интуиция матерого «важняка» подсказывала ему, что случайностей не бывает. Особенно в таком деле, как следственная работа…
Оправившись от потрясения (в прямом и переносном смысле), Турецкий бросил свою раздолбанную «телегу» на обочине шоссе и, воспользовавшись услугами подоспевших гаишников, немедленно помчался в Москву, к доктору Градусу. Ему не терпелось поскорее разобраться в этом таинственном деле. Найти хотя бы одну точку опоры, от которой можно было начинать расследование.
К моменту его прибытия вскрытие было в самом разгаре. Не приходилось сомневаться, что старый пьяница и матерщинник, чьи многочисленные недостатки бледнели перед его профессиональными достоинствами, как всегда, сделает все возможное, чтобы докопаться до истины. А эта истина сейчас была нужна Турецкому как воздух.
По окончании вскрытия, едва увидев цветистую физиономию неугомонного «важняка» (которую уже обработали местные санитары), доктор Градус ошеломленно выругался и тотчас организовал для пострадавшего шкалик своего проверенного и самого надежного «лекарства». Турецкий же, пропустив маленькую, сразу почувствовал заметное облегчение и ясность мысли.
— Ох, и шалопай же ты, Саша, — выслушав его, покачал лысой головой старый судмедэксперт. — Ох, и шалопай… Верно говорят: дурная голова ногам покоя не дает.
— Ладно, Борис Львович, проехали. Давайте лучше поговорим о деле.
— А что говорить?.. Между нами, удружил ты мне, Александр: такого человека кромсать заставил!
— Вы его знали? — удивленно спросил Турецкий.
— Кто же его не знал?! Светило! И потом, мы ведь с ним вместе учились…
— Это правда?!
— А то буду я тебе заливать, — обиделся доктор Градус. — Только он после института живыми занялся, а я вот мертвяками. Эх, Карлуша, бедовая твоя душа… Ну-ка, давай еще по одной. Помянем.
Пропустив еще по одной, Турецкий поморщился и, закусив, чем Бог послал, оживленно накинулся на старика с вопросами.
— Особой дружбы между нами, конечно, не было, — начал Борис Львович, — но знал я его неплохо. И Марию, жену-покойницу. И Яшку, сына-подлеца.
— Так у него есть сын?!
— Был. Тоже, трам-тарарам, хирургом заделался. Гения из себя корчил. А в середине восьмидесятых поехал для обмена опытом за границу и дал деру… Бедного Карлушу тогда просто с грязью смешали. Он же последнее время в Кремлевской больнице работал. А тут сразу досрочно спровадили на пенсию. В общем, подложил сынок папаше свинью…
— А где он сейчас, это подлец?
— Да хрен его знает! Где-то за бугром ошивается. С тех пор больше домой не заявлялся. Не удивлюсь, если и на похороны отца не приедет. Одно слово — ….
— Как же этому… удалось остаться на Западе?
— Обычное дело. Как все тогда оставались. Изобразил себя жертвой политических репрессий. Наплел с три короба про свои необычайные таланты и интерес к ним со стороны КГБ. Ну и добился политического убежища.
— Ясно, — покачал головой Турецкий. — Так что же все-таки было причиной смерти профессора, Борис Львович?
Доктор Градус мрачно набулькал себе еще спирта и залпом выпил.
— Все указывает на сердечный приступ. Сердчишко у него еще с лагерных времен пошаливало…
— Ошибки быть не может? Это была естественная смерть?
— Что я тебе Бог, трам-тарарам?! — вспылил старик. — Не ошибаются, милок, только боги!
Турецкий смерил матерщинника пристальным взглядом.
— Я вижу, у вас есть сомнения. Почему?
— По кочану! Ты бы его еще пару недель на жаре подержал, а после спрашивал!
— Значит, вы что-то обнаружили, Борис Львович?
Доктор Градус угрюмо покачал лоснящейся круглой головой.
— Обнаружил — хрен на роже… Тебе, «важняк», как всегда, убийство мерещится. Доказательства тебе подавай. Только нет их у меня, доказательств! Одни догадки.
— Например?
— Например, скажу тебе, что в наше время «организовать» человеку сердечный приступ — это вообще плевое дело. И комар носу не подточит.
— Это мне и самому известно, потому и спрашиваю. Так что конкретно вам удалось обнаружить?
— След у него остался на левой руке, — вздохнул старый судмедэксперт. — Крошечный такой. От укола в вену.
— Так чего же вы молчали?!
— Потому что это еще не доказательство! А может, он сам себя уколол!? Эх, привези ты мне его хотя бы на день раньше… Одним словом, никаких следов наличия в организме препаратов, способных вызвать смерть, вскрытие не обнаружило. Вот тебе и весь сказ. Поздно ты спохватился, «важняк», слишком поздно.
— Что ж, и на том спасибо, — помрачнев, вздохнул Турецкий. — А насчет вашего знакомства с профессором Ленцем мы, если не возражаете, еще как-нибудь поговорим.
— Валяй. А теперь давай, «важняк», лучше выпьем. За Карлушу. Чтоб ему на том свете ангелы сладко пели…
В третий раз повторилось то же самое. Неприветливый тучный мужчина в помятом форменном мундире (снова не тот, который принимал ее в предыдущий раз), не глядя на посетительницу, снова принялся задавать ей одни и те же вопросы.
— Краснолобова Людмила Евгеньевна, — покорно назвалась она. И, всхлипнув, добавила: — Я насчет моего сына…
Все это, превозмогая душившие ее отчаяние и боль, Людмила Евгеньевна уже рассказывала. Подробно и терпеливо, чтобы очередной «товарищ милиционер», как она их величала, успел так же подробно все записать. Она не понимала, зачем ее заставляли всякий раз повторять все заново. Только смутно догадывалась, что так, очевидно, здесь было заведено. И покорно терпела как часть той непосильной душевной муки, которая терзала ее, казалось, уже целую вечность.
Прожив сорок с небольшим лет, Людмила Евгеньевна отродясь не имела дела с милицией. Жила скромно и незаметно, так же, как и множество других одиноких женщин. Работала мастером смены на Московском часовом заводе. В одиночку растила сына. Ему, и только ему, она посвятила всю свою жизнь; в нем, и только в нем, было все ее счастье.
Сереже недавно исполнилось тринадцать лет. Несмотря на трудности переходного возраста, был он на удивление хорошим мальчиком: скромным, честным, послушным. Искренне любил свою мать и всячески помогал ей по дому. Учился тоже неплохо, хотя с математикой у него порой бывали проблемы. Увлекался спортом. В свободное время постоянно что-то мастерил — модели самолетов, кораблей, автомобилей. А главное, что особенно радовало Людмилу Евгеньевну, никогда не водился с дурными компаниями. За это во дворе его называли не иначе как маменькиным сынком. Но Сережа не обижался. И всегда готов был вступиться за свою маму…
И вдруг мальчик исчез. Однажды, в конце июля, отправился гулять и не вернулся! И с этого ужасного дня Людмила Евгеньевна напрочь лишилась покоя.
В первую бессонную ночь она едва не сошла с ума от страха и тревоги. Под утро, усилием воли взяв себя в руки, лихорадочно начала обзванивать Сережиных друзей, одноклассников, знакомых. Потом все больницы и даже морги. Но никто и нигде ничего не мог сказать о судьбе ее единственного сына.
В тот же день, отпросившись с работы, Людмила Евгеньевна впервые пошла в милицию. И тут ей неожиданно пришлось выслушать такое! Вместо того чтобы немедленно заняться поисками Сережи,
