Машина была цела, только скрутили «дворники» и зеркальце заднего вида, а может, Турецкий просто вовремя приехал. Правда, еще на левом боку «Волги» появилась глубокая продольная царапина и надпись (слава богу, краской):
Ляпин захихикал, но ничего не сказал. Турецкий вернулся обратно в Лемеж и надежду отечественной науки захватил с собой, куда ж его денешь.
Потом, не мешкая, отправился на квартиру к Лавочкиной.
Вероника впустила его безо всякого удивления. Ждала? Вот уж вряд ли. На ней были старые застиранные джинсы и некоторое подобие футболки. Турецкий придал себе максимально официальный вид и дальше прихожей заходить не стал.
– Вероника, верните, пожалуйста, страницы из дневника Белова.
Вероника молчала, глядела на него чистым взглядом, в котором можно было прочитать что угодно.
Турецкий чувствовал себя не очень, но знал, что на этот раз не ошибается.
– В шестидесятичетырехстраничной тетрадке было пятьдесят шесть страниц.
– Ну и что?
– Где остальные?
– Спросите у хозяина.
– Хозяин мертв.
– Тогда спросите у того, кто их вырвал.
– Вот я это и делаю.
И тут она вспыхнула. Рыжие умеют здорово краснеть.
– Вы считаете, это я?
– Я просто знаю.
– Да почему вы так решили?!
– Знаю, – повторил Турецкий.
Вероника хотела что-то сказать, но прикусила язычок. Турецкий решил ей помочь.
– А может, я просто видел? Может быть, у дома Белова была оборудована камера слежения?
– Не было там никакой камеры.
– Вы так уверены?
Она снова хотела быстро ответить и снова поняла, что сделать так – расписаться в предметном знании личной жизни Белова. А это делать нельзя. Или можно?
Все-таки у молодости есть свои недостатки, подумал Турецкий не без сожаления.
– Вероника, как вас друзья называют?
– Зачем вам? – огрызнулась девушка.
– Вера? Ника? Вика? Ваше имя таит в себе столько вариантов... Как вас называл Антон Феликсович?
У нее на глазах появились слезы.
Ну я и сволочь, подумал Турецкий. Ну а что делать? Надо продолжать. И потом, вдруг она играет? Тогда кто тут сволочь? А странички-то нужны, нужны...
– Он всех называл по имени-отчеству. Он был очень вежлив и деликатен. Хотя и... – Голос ее дрожал.
– А у меня другие сведения насчет его деликатности, – резанул Турецкий, вспомнив, что рассказывал Ляпин. Все-таки сволочь – это я, подумал он, несмотря на то, кем окажется девчонка.
– ...хотя и требователен в работе, – насилу закончила Вероника, едва не всхлипывая.
– Я устал, – признался Турецкий. – Просто отдайте дневник профессора, чтобы я понял, насколько вы увязли в этом деле, и помог вам выбраться. Если только вы еще его никому не продали. Это важно для всех. Для вашей Лаборатории, черт ее возьми.
Вероника Лавочкина ушла в комнату – он ее видел и не двинулся следом, – открыла ящик с постельным бельем, что-то вытащила, вернулась и отдала Турецкому стопку тетрадных страниц.
– Как они попали к вам? – строго спросил Турецкий.
– Вы сказали, что знаете, – я их вырвала. – Теперь голос у нее был потухший.
– Я соврал, я ничего не знаю наверняка, – строго сказал Турецкий. – Вы не могли их вырвать, если только сами не убивали Белова. Но у вас – алиби, вы были в Москве. Так откуда страницы?
– Майзель дал, – еле слышно прошептала она. – Сказал – сожги... надо было послушать... – Она закрыла лицо руками. Плечи вздрагивали.
Турецкий не вчера родился. Первым делом он вынул из портфеля зеленую тетрадь и примерил вырванные листы: они подходили по краям разлинованных клеточек. Это были недостающие восемь страниц из дневника.
Итак, Майзель? Но Турецкий не стал строить новых догадок, а принялся изучать странички дневника Белова здесь же, в прихожей. Но когда прочитал, то покраснел уже сам. Там не было ни слова о деле, о Лаборатории, о науке. Профессор Белов подводил итог своему роману с лаборанткой Вероникой Лавочкиной, подробно вспоминая, как все начиналось, скрупулезно анализируя зарождение своих чувств, кульминацию и угасание, описывая каждое свидание, каждую сексуальную сцену. В конце концов, он принимал твердое решение все прекратить, потому что эти отношения мешают его работе, отвлекают, не дают сосредоточиться, а «роскошь простых человеческих отношений он себе позволить не может». Конец цитаты.
Так стыдно Турецкому давно не было. Извиняться тут было бессмысленно. Он молча отдал Веронике бумаги и ушел.
Когда выходил из дома, невольно оглянулся на ее окно, и в голове почему-то застучала фраза Нисенбае-вой: «Антон Феликсович, царство ему небесное, позаботился. Всем сотрудникам квартиры выбил».
А Майзель, значит, старая умница, умудрился еще до обыска, до появления опера и следователя, разглядеть в дневнике Белова то, что, кроме Вероники, никого не касалось. Вырвал страницы и отдал девчонке. Вот и все. Никому его дневник не был нужен, никто ему работать не мешал. Это тупик.
Турецкий сунул в карман руку за пачкой сигарет и, к вялому своему удивлению, вынул сломанный подосиновик. Секунду смотрел на него, потом засунул в рот и медленно сжевал.
Глава шестая
Профессор Винокуров был похож на хирурга – крупные руки, хищный взгляд, точные движения. Он принял Турецкого, когда услышал фамилию Белова. Сказал, что это его долг, хотя и неприятный.
– Почему неприятный? – спросил Турецкий.
– Я не был на его похоронах... хотя думаю, там вообще мало кто был. И теперь должен что-то сказать о человеке, который был, по сути, моим коллегой.
– И конкурентом?
– В науке это одно и то же. – Винокуров вдруг засмеялся и пояснил удивленному Турецкому: – Вспомнил кое-что. Первое, с чем сталкиваешься, занимаясь наукой, сказал мне один биолог из Массачусетского технологического, – это то, что природе плевать, какой ты хочешь ее видеть.
– Это вы к чему? – спросил Турецкий.
– К тому, что мы можем что-то строить, перестраивать на ее фоне, но, когда мы пытаемся сделать что- то
Турецкий беседовал с Винокуровым в НИИ биофизики клетки Российской академии наук, которым тот руководил.
– Я был знаком с Беловым еще до тех времен, когда он начал разрабатывать паперфторан. Скажу вам честно, он меня поразил. Такого сгустка энергии и воли в отдельно взятом ученом мне встречать не приходилось. Но... – Винокуров покачал головой. – На что это было направлено?
– Вы не оцениваете его интеллектуальные качества?
– Ну мы же не на телевикторине, правда? Важен конкретный результат. Дал ли он его с паперфтораном? Очень сомнительно. Ведь в промышленное производство кровезаменитель так и не вышел. А с биокомпьютером вообще попал пальцем в небо.
– С биокомпьютером? – невольно переспросил Турецкий. Об этом он слышал впервые. Ну, Колдин, ну
