сукин сын! Ни звука, ни полслова. Хотя нет, в статье Кубасова биокомпьютер упоминался, конечно! Это он сам виноват, что не обратил внимания на информацию из негативного источника...
– Ну да, с этой своей фантастической идеей. – Винокуров пытливо посмотрел на Турецкого. – Я понимаю, вы не ученый, и требовать от вас глубинного понимания бессмысленно, но...
Турецкий достал ксерокс давешней статьи Кубасова о Белове.
По выражению лица Винокурова он понял, что тот со статьей знаком.
Винокуров махнул рукой – уберите, мол.
– Биокомпьютер – это вычислительное устройство, созданное на базе ДНК, я правильно понимаю?
– Подразумевается также, что оно – быстродействующее, – уточнил Винокуров таким тоном, каким мог сказать и «несуществующее», «невозможное», фантастическое». – Кубасов перегибает, ему положено... Это такая фигура, поймите... Просто свадебный генерал. Точнее, инквизитор по вызову. Удельный вес его вроде бы велик. По совокупным заслугам – десятилетия сидения в президиумах различных академий... Но собственно научных заслуг... Он едва ли понимает, о чем говорит. Разумеется, в лицо этого я академику Кубасову, лауреату, герою и прочая, никогда не скажу. Но тут же дело было совсем не в Кубасове. Дело было в том, что Белов собрался соорудить нечто вроде машины времени, философского камня... Причем, как умный человек, понимая, что в теории найти воплощение биокомпьютера невозможно, он искал решение на ощупь. И время от времени публиковал свои безумные результаты, которые будоражили ученый мир. Кому такое могло пойти на пользу? У студентов – сразу мозги набекрень... Он был большой фантазер, ваш Белов.
– Мой он еще меньше, чем ваш.
Винокуров посмотрел на Турецкого внимательно и сказал:
– Был такой религиозный деятель Франциск Ассизский. Он омывал раны прокаженных, и все такое. Проповедовал аскетизм земного существования. Когда ему собирались выжечь глаза каленым железом, он сказал: «Брат огонь, Бог дал тебе красоту и силу на пользу людям, молю же тебя, будь милостив ко мне».
– Вы поклонник этого самого Франциска? – уточнил Турецкий.
– Боже упаси, я агностик, конечно.
– Это значит?...
– Отрицаю возможность абсолютного познания объективного мира и достижимость истины. Я думаю, что роль науки ограничивается только познанием явлений, вот что я думаю. Один из наиболее универсальных законов современной квантовой физики гласит: ВСЯКОЕ ВОЗМОЖНОЕ СОБЫТИЕ, ТО ЕСТЬ СОБЫТИЕ, НЕ ЗАПРЕЩЕННОЕ ЗАКОНАМИ СОХРАНЕНИЯ, РАНО ИЛИ ПОЗДНО, НО ОБЯЗАТЕЛЬНО НАСТУПАЕТ.
– Повторите еще раз, пожалуйста, – сказал Турецкий.
– Пожалуйста, – Винокуров повторил.
– То есть если какая-нибудь фигня не исключена, то все-таки случится. Чертовски подходит к криминалистике.
Винокуров улыбнулся:
– А квантовая физика ко всему подходит. Из нее наша жизнь состоит. Смотрите, вот как возникает информация: следуя второму началу термодинамики, мы должны утверждать, что общее количество информации в природе может лишь либо уменьшаться, либо оставаться постоянным.
– Не знаю, что там в вашей науке, но в отдельных системах количество информации может увеличиваться. Вот я ищу кое-что, хожу по замкнутому кругу и постепенно узнаю о человеке все больше.
– Браво, следователь! – удивился Винокуров. – Совершенно верно. А как возникает у вас новая информация?
– Хороший вопрос.
– Еще бы! Есть известный в биологии факт, что постоянные браки между близкими родственниками приводят к вырождению. Наоборот, новые биологические виды могут быть получены при скрещивании достаточно отдаленных ветвей. Сейчас мы знаем, что это свойство есть именно свойство информации, заложенной в хромосомах. При браках между родственниками подчеркиваются и закрепляются имеющиеся генетические дефекты, в то время как скрещивание отдаленных ветвей приводит к появлению новой информации. То же самое должно быть справедливо и для интеллектуальной деятельности. В последние годы модно стремление избавить работника интеллектуальной профессии от так называемой рутинной деятельности. Всевозможные автоматы начинают поставлять нам все больше различных заготовок – полуфабрикатов. Такое происходит и в искусстве, и музыке, и, в частности, у нас в науке, где всевозможные информационно-поисковые системы ставят себе целью в конечном итоге избавить ученого от необходимости иметь дело с литературой. Например, трудно представить себе более рутинную работу, чем разыгрывание гамм на рояле. Однако еще труднее представить себе пианиста, никогда не играющего гамм. И важно именно то, что при разыгрывании гамм не только увеличивается гибкость пальцев, приобретается то, что называется техникой игры, но и устанавливаются зависимости между отдельными звукосочетаниями и мышечными сокращениями. Точно так же и в науке. Пользуясь полуфабрикатами, ученый перестает видеть ту самую общую картину, которая, по нашему предположению, лежит в основе всякого открытия. Роясь в библиотеках, просматривая сотни ненужных на первый взгляд публикаций, ученые получают возможность черпать отдельные фрагменты, штрихи, мазки – называйте их как угодно, – которые в конечном счете и складываются в общую картину... А у Белова выхватываются отдельные мазки и... ну вот представьте разные гениальные картины – Ван Гога, Рембрандта, Сезанна, Мунка, да хоть Глазунова! – Он засмеялся. – Нарежем из их картин много мелких кусочков как для пазла – из каждого понемножку. А потом попытаемся сложить. Какова будет цена этой картины? Александр Борисович, цена работам профессора Белова никому не известна, а их суть никому не интересна, поскольку они не реализованы. Вот и все, что я могу вам сказать. Честь имею. – И Винокуров сухо кивнул Турецкому, как бы показывая, что, потратив на него столько слов, руку подавать – уже лишнее.
В лифте офиса Винокурова Турецкий уже созрел, чтобы подать рапорт о закрытии дела. Ему не хватало формального основания. И возможно, микроскопического дополнительного импульса. Ситуация получалась довольно неуклюжая. Записку Белов написал сам. Пистолет был его. Серьезные ученые его не воспринимали. Все, что было с другой стороны, – это фанатизм Колдина, участие Гордеева и общее сожаление об оборванной человеческой жизни. Оборванной при не совсем обычных обстоятельствах. Ну так и что же?
Турецкий вспомнил, как Ирина говорила про эти чертовы гаммы. Немного по другому поводу, но один в один. Винокуров прав. И пусть Кубасов – маразматик, это ничего не меняет.
В кармане подрагивал телефон. Названивал – посмотрел он – Смагин, но Турецкий отвечать не хотел, не желал срываться на нем, парень-то уж точно ни в чем не виноват, он-то как раз с самого начала дело закрывал.
В таком вот раздрае Александр Борисович сел в машину и позвонил Меркулову.
Секретарша сказала, что Константин Дмитриевич занят.
Раздались раскаты грома. Турецкий посмотрел на небо – оно стремительно темнело. Турецкий позвонил Меркулову по прямому телефону и, не церемонясь, сказал:
– Костя, скажи откровенно, почему ты решил поднять дело этого ученого заново?
– Белова имеешь в виду?
– Кого же еще?! Ты с ним, я надеюсь, на одной яхте не катался?
– Не катался. Я его никогда не видел и почти никогда о нем не слышал. Но... Раз ты звонишь с таким настроением, то, значит, уже, наверно, заметил, что там пятьдесят на пятьдесят?...
Турецкий молчал.
– Я прав? – уточнил Меркулов.
– Я бы сказал: пятьдесят тысяч на пятьдесят! Пятьдесят тысяч за то, что он застрелился самостоятельно.
– Вот как, значит. – В голосе Меркулова сквозило легкое удивление. Он немного помолчал.
– Я невовремя позвонил? – с сарказмом осведомился Турецкий.
– Ничего страшного, у меня совещание, но это не так важно, как сомнения следователя, ведущего расследование, в его целесообразности. Я просто обдумываю ответ. Сейчас я выйду в коридор...
