высокопрофессиональный. Но тебе скорее тут нужен Кент. Кто такой этот Кент, я знаю подробнее. Это известный московский пахан. Встал сравнительно недавно во главе солнцевской ОПГ. Почему недавно? Отсутствовал по причине отсидки. Года не прошло как он вышел, а у меня уже на него руки чешутся – сил нету. Так что я тебе с удовольствием помогу на него выйти. С удовольствием, – повторил он. – Только, если ты не возражаешь, не прямо сейчас, ладно? Сейчас меня уже ребята в Сандунах ждут, а я тут с тобой горе мыкаю!
– Дядь Слав! А вы давайте все трое после Сандунов – прямо к нам, а? В «Глорию»? Устроите мастер- класс, мы вам в рот посмотрим, а? Посидели бы, поокали, я бы вам пивка выкатил... Рядом же!
– Фу какая гадость! Мастер-класс? Пиво? И все это – после бани? Нет, племяш, не будет тебе счастья на чужой беде! Отдых – есть отдых. Но клятвенно обещаю: буду плескаться в бассейне, буду стонать в коварных лапах массажиста, буду пить коньяк и говорить с друзьями о бабах, но помнить буду тебя одного. Все, парень. До завтра!
Ну конечно, насчет завтра он хватанул. Разговор наш продолжился лишь в понедельник, когда ближе к обеду дядька позвонил мне сам.
– Давай, Пинкертон, лети ко мне. Есть гениальная идея по твоему вопросу.
Если дядьке верить, все идеи у него всегда гениальные. Впрочем, не знаю насчет гениальных, но толковых всегда очень много. Я тут же помчался на Петровку – пешком, ножками. Во-первых, рядом, во- вторых, это ж Центр, движение везде одностороннее – на машине запаришься, пока доедешь. А пешком пройтись и приятно, и даже полезно при нашей-то умственной работе.
– Идея Сашке принадлежит, не мне, – сразу признался он. – Мы в пятницу между делом втроем все думали, пока нас банщики ублажали. Все думали, думали. Значит, так. До этого самого Кента добраться трудно. Мне его брать пока не за что – нет на него ничего толком, одни только косвенные улики. Ты – совсем другое дело. Тебе не надо санкций, тебе не надо выдерживать сроков задержания и так далее. Но я-то – государство, а ты никто, частник, понял?
– Ага, давно уже понял, – сказал я и тут же получил выговор:
– Не перебивай старших! Лучше слушай меня как следует. Итак, что я тебе пытаюсь внушить? А вот что. У тебя другая ответственность, но и другой риск. Даже право на риск – и то другое. Этот Кент чрезвычайно опасен. Последнее время он без охраны не ходит даже до ветру. Если едет куда-то – с ним трое телохранов в машине, включая водилу, да к тому же джип сопровождения – еще человек пять, какое-то якобы охранное агентство. Так что все вооружены по самое не балуйся. Все качки и специалисты по единоборствам. Это одно. Второе – Кент и сам штучка та еще. За ним несколько недоказанных убийств на зоне. Мужик он резкий, взрывной, страха не знает – словом, как урки сами это называют, припадочный. Да плюс чутье у него, как у зверя. Урка он настоящий, – сказал дядька с некоторым даже одобрением. – Спроси, почему я так хорошо все это знаю?
– Для меня постарался?
– Не обольщайся, не обольщайся. Вовсе не потому. Просто есть у меня информация, что через этого Кента попрет в Москву новым трактом наркота. Вот я помаленьку и готовлюсь. Чем раньше мы им займемся, тем лучше для дела. Понял?
– Да уж как не понять! Я только вот идеи не услышал. Какой он страшный, этот Кент – это я понял. Что к нему лучше не подходить: охрана там, чутье – это я тоже понял.
– Так ты что, щенок, смеешься? – грозно насупился дядька. – Я толкую серьезно, а ему все хиханьки. На сколько мы с тобой договорились-то? На ящик коньяка, что ли?
– Да ты чего, дядь Слав! Ни на сколько мы с тобой не договаривались, даже речи не было!
– Раньше не было, а теперь есть. Задача сам видишь, какая трудная – ниоткуда к нему не подберешься. В лоб не возьмешь... Стало быть, два ящика...
– Водки! – успел вставить я.
– А хренушки! Коньяка!..
– Ну тогда дагестанского...
– Нехорошо, племяш, с родным дядей торговаться. И потом... дагестанский – фи... Хотя, впрочем, ладно, примем в расчет твою бедность. Итак, шашки к бою.
– Ага, давай к делу, а то я уже думаю, не придется ли мне этот коньяк самому глушить...
– Но-но-но! Вот это оставь. Не надо пошлых намеков. Люди на тебя мозги тратили, а ты... Ладно, давай серьезно. И слушай меня внимательно. По моей информации, этот самый Кент является правой рукой главаря уральской наркомафии, некоего Никона. Этот пахан сидит сейчас в Бутырке, проходит по другому совсем делу, не связанному с наркотой. Сидит давно и крепко. А дела-то надо делать! Наслышан, наверно, какие в ихнем бизнесе деньги крутятся! Вот я и подумал: должен этот Никон процессом как-то руководить. От дел он не отходил, о чем свидетельствует тот факт, что он прилагал определенные усилия, чтобы перевестись поближе к своему наркопредприятию, так сказать. И знаешь, ему это удалось. Как – пока не знаю, но это для нас с тобой сейчас и не очень важно.
– Хотя, может, и наоборот, – вставил я.
– А я говорю – пока неважно! – настоял на своем дядька. – Ну так вот. Руководить надо, а как? Из тюрьмы – много ли накомандуешь? Это ж не больница, скажем, где есть определенные часы посещений. Значит, должен кто-то из тюремного персонала быть у него связником. Причем, заметь, это должен быть не просто человек, который носит туда-сюда «малявы». В «маляве» много не напишешь. Значит, что-то он передает и на словах. А стало быть, должен с кем-то много встречаться. И не просто с кем-нибудь, а с особо доверенным лицом. А поскольку мы даже толком пока не знаем, где находится логово самого Кента, этот связник – единственная зацепка, единственная пока наша возможность выследить Кента и застать его врасплох. Другого шанса просто нету. Ферштейн?
Я тогда не знал того, что знал дядька Вячеслав Иванович. Не знал, что Кент наш прятался не столько от милиции, в которой у него уже была своя агентура и от которой он в крайнем случае рассчитывал просто откупиться, сколько скрывался от владельцев конфискованной им из мебельных фур наркоты – от чеченцев из клана Исмаиловых, подмявших под себя Толика Суконцева, и не только его.
– Ферштейн, – ответил я дядьке и вздохнул немного разочарованно. Честно говоря, думал я, что старшие товарищи предложат какой-то более прямой и более скорый ход. Более короткий, что ли, и более эффективный.
– Ну, ну, не вздыхай, – осудил меня дядька. – Молод еще. Глуп. Не понимаешь своего счастья. Вот я тут на тебя поработал, пошуршал выписками из нашего центрального архива. Считаю, что вот эта личность наиболее подходит для того, о чем мы с тобой говорили. Любуйся – старший прапорщик внутренней службы Матейко Василий Никифорович. Коридорный у того самого Никона. Попробуй, попытка не пытка.
Я встал.
– Спасибо тебе, конечно, огромное. И, конечно, ты прав – попытка не пытка. Ну а если это не он?
– Если не он, – засмеялся дядька, – я тебе еще одного дам. Или двоих. А ты как думал? Как в детективном романчике: лежишь на диване, играешь на скрипке, а преступник крутится у тебя под дверью, ждет, когда ты его соизволишь разоблачить? Фигушки. Без труда ни рыбку съесть, ни на елку влезть!
И с этим невразумительным напутствием едва не вытолкал меня – дал понять, что у него есть и другие дела, более неотложные, чем мое...
9
Филя Агеев, один из лучших «топтунов» «Глории», ходил за прапорщиком три дня, пока тот наконец не вывел его на Кента. Это было утомительное и малоприятное дело. Вася после смены в Бутырке с парой-тройкой таких же вахлаков в форме, нисколько не похожих на военных людей, обычно шел либо в пивнушку на Масловке, либо на территорию стадиона «Динамо». Культурная программа у тюремщиков была не шибко разнообразная: в пивной они, понятное дело, наливались пивом, это у них называлось «залакировать бутылочку», в Петровском же парке «лакировали» сам лак – просто глушили водку, иногда заедая «мануфактурой», иногда каким-нибудь сиротским плавленым сырком. Это была не жадность, это был некий своеобразный прагматизм. Во всяком случае, деньги, как быстро выяснил «топтун», у Васи водились – нередко, распрощавшись с друзьями, он входил в метро, чтобы, выждав какое-то время, вынырнуть оттуда и купить тут же, в одной из палаток, какую-нибудь жареную курицу, а потом жадно сожрать ее, глуша свободные алкогольные радикалы. Похоже, он вообще любил поесть – пузо его перло из-под форменной куртки, щеки лоснились. «И вот такой мешок, – думал иногда Филя, с отвращением глядя,
