доказать надо. Не уверен, что у вас это получится.
– Ну почему же не получится? Хотите, я вам даже расскажу, что это за деньги? Ну те триста тысяч зеленых, которые вы сколотили непосильным трудом?
– А почему ж нет? Валяйте, излагайте, что вы там нафантазировали. По крайней мере, у меня уже будут убедительные аргументы, чтобы жаловаться на вас. Я даже, знаете, не о себе уже пекусь, меня пугает, что так ведь любого честного человека ошельмовать можно, а то и затравить такой вот информацией с потолка!
– Действительно, аргументы будут убедительные, – согласился Турецкий. – Так вот. Двести тысяч из этих денег вы получили с хабаровского генерала Стеценко за его назначение на теплое место в столицу. Двести тысяч – это в соответствии с вами же установленной таксой. Не знаю пока, как и с кем вы эти деньги делили, но какая-то часть, и судя по всему немалая, досталась именно вам.
– Наглая ложь, господин государственный советник юстиции, наглая ложь! Я этих денег, как говорится, и в глаза не видел, могу сказать это с абсолютно чистой совестью и даже поклясться на чем-нибудь. На Библии, например.
– Не торопитесь с клятвами, Владимир Андреевич. Деньги, полученные от Стеценко, вы поначалу потеряли – видите, сколько нам известно. Но, и потеряв, умудрились своего не упустить – потребовали от Стеценко, чтобы он заплатил вам и второй раз. И он, бедняга, заплатил, обложив повторной данью свое хабаровское ворье. Так что если даже генерал Стеценко не подтвердит этот факт, то иного рода свидетели у нас всегда будут в изобилии! Главное, нам известно теперь, где их искать.
– Не знаю, что там со Стеценко, я за него не ответчик. А тем более за хабаровских уголовников. Я же лично к названным вами деньгам никакого отношения не имею.
– Уверяю вас, имеете. И знаете почему я так утверждаю? Потому что те потерянные вами двести тысяч – они у нас. Нашлись честные люди в здании на Житной, сдали деньги в казну. Вместе с барсеткой. А на барсетке и на деньгах – ваши отпечатки пальцев. Понимаете? Барсетка, с которой видели вас многие участники того праздничного вечера, где вы и получили свою взятку...
– Фи, Турецкий! Мне много рассказывали о ваших умных и тонких методах. А меня вы почему-то решили взять, как простого уголовника, на понт. Заранее не уважаете, что ли? Зря, непрофессионально это. К тому же не выйдет у вас доказать все эти фантазии, о которых вы только что тут лепетали. Не выйдет, Александр Борисович, дорогой! Кишка у вас, извините, против меня тонка. И вообще, вы, похоже, плохо себе представляете, на кого писю точите...
– Вы позволите мне продолжить? – словно не заметив последнего выпада, ядовито заметил Александр Борисович. И тем не менее генерал воспринял его слова как должное: младший по званию просит у старшего разрешения открыть рот.
– Не надоело еще? – с почти нескрываемым вальяжным хамством спросил абсолютно уверенный в своей безнаказанности Гуськов. – Ну валяй, вытаскивай из рукава, что ты там еще припас...
– Спасибо, – кивнул Турецкий. – Так вот, еще сто тысяч в этой сумме – это деньги, полученные вами от преступного сообщества за перевод в столичную тюрьму уголовного авторитета по кличке Никон.
Генерал демонстративно в этом месте зевнул.
– Ей-богу, даже в голову не приходило, что Генпрокуратура работает на таком непрофессиональном уровне. Снова какие-то фантазии, снова без малейших доказательств. Не позволите ли, господин следователь, мне откланяться? Не вижу необходимости впустую тратить время, тем более что меня ждет работа.
– Ну почему же впустую, Владимир Андреевич? – сладким голосом возразил Турецкий. – По поводу перевода Никона у нас как раз есть все доказательства, и даже, знаете ли, некая ваша расписка, выданная вору в законе по кличке Грант.
– А! – театрально хлопнул себя по лбу Гуськов. – Так вот откуда весь этот бред! Пресловутый дневник, который этот несостоявшийся писатель Грант собирался превратить в роман? Я полагаю, следующим вашим шагом будет моя очная ставка с этим самым Грантом, верно?
– Не устаю вами восхищаться, Владимир Андреевич, – недобро усмехнулся Турецкий. – Прекрасно знаете, что Грант убит – и, кстати, похоже, по вашему же приказу, – а как себя ведете...
– Но-но, не забывайтесь, Турецкий! Что это вы как легко бросаетесь такими тяжкими обвинениями?! Я генерал-лейтенант милиции, а не дешевый убийца, каким я вам привиделся в ваших фантазиях, и извольте с этим считаться!
– Так точно, господин генерал, начинаю считаться прямо с этого мгновения. С кем предпочитаете очную ставку – с самим Никоном или с его ближайшим подручным Кентом, который и организовал по приказу вашего заместителя убийство опасного свидетеля Разумовского, он же вор в законе Грант?
Гуськов хотя и не подал вида, но явно был в замешательстве. Он хотел было огрызнуться: дескать, Разумовский такой же вор в законе, как Турецкий – папа римский, но вовремя удержался от такой глупой пикировки. Он лихорадочно соображал, что же реально Турецкому известно – явно у него, Гуськова, где-то была прореха, утечка информации. Но где? Суконцев? Эта падла Нюська? Губошлеп Толик? Нет, наверно, все же этот Турецкий блефует – что-то слышал, но докопаться по-настоящему пока все же не докопался, иначе разговаривал бы, наверно, совсем по-другому. Они, прокурорские гончие, с виновными так разговаривают, что, бывает, кровь в жилах стынет. Но опасность близка, придвинулась уже настолько, что надо срочно что-то делать. Плохо будет, если, к примеру, Суконцев залетит со своими наркотиками. А ведь говорил он ему: не связывайся ты, мол, Семен, с наркотой, а тем более с чернож... Да и Грант – падла...Нельзя, вообще-то, о покойнике плохо, ну а как еще о нем скажешь? Эх, не надо было Семену его тогда выпускать из Бутырки – прикончили бы прямо там, а потом как-нибудь и сактировали бы...
Но Турецкий и не думал блефовать насчет Никона. Уральский авторитет, доставленный в Генпрокуратуру еще с утра, ждал своего часа, своего выхода на сцену. Об этом Александр Борисович позаботился заблаговременно, прекрасно понимая, что, как только он начнет выкладывать перед Гуськовым свои карты, в Бутырке сразу все переменится, там с ходу попытаются замести следы понадежнее – уж очень вопиющим выглядел сам факт того ослабления режима, которое допустил тюремный персонал. Поэтому Турецкий, прикрываясь необходимостью провести некий следственный эксперимент, свалился сегодня в Бутырку как снег на голову с предписанием начальника ГУИН по Москве, так что и Никона, и Васю, и их тюремное начальство он застал врасплох.
Когда Александр Борисович в сопровождении коридорного и начальника режима вошел в его камеру, Никон сидел за столом, уставленным лакомствами (любил, грешным делом, старый зэк сладкое), смотрел на экран своего огромного телевизора.
Вася делал ему из-за спин начальства предупреждающие знаки, но Никон, сразу все поняв, не обращая на него ни малейшего внимания, даже не шелохнулся, не переменил позы.
– А ну встать! – заорал ошалевший от пикантности этой ситуации начальник режима.
Никон нехотя, через силу встал, не выпуская из рук кружки с чифиром. Над головой у него белел новый лозунг, натянутый прямо под намордником: «Не воруй – государство не любит конкурентов».
– Здорово! – одобрил Турецкий. – Вообще, красиво живешь, Никон.
– Ага, – согласился Никон. – Я вообще люблю, чтоб культурно. У меня и на зоне завсегда так было... – Усмехнулся бесстрашно, нагло пригласил: – Присаживайтесь, граждане начальники, в ногах правды нету. Чем угостить? Коньячком, чифирком? Это – пожалуйста, для хороших людей ничего не жалко...
– Спасибо, спасибо, – усмехнулся Турецкий и покосился на начальника режима. Тот, белый как бумага, исподтишка показывал Никону огромный кулак.
– А чего ж спасибо? – поинтересовался Никон. – Спасибо в стакан не нальешь, как говорили древние старцы. – И засмеялся мелким, дробным смешком – шучу я, мол, граждане начальники...
Очная ставка с Никоном все-таки сдвинула Гуськова с его непробиваемых позиций. Но реакция была странная: генерал не впал в панику, он разозлился. И не просто разозлился, а даже как бы обиделся на Турецкого. Уходя, подошел к нему вплотную, поднял руку, словно собираясь не то дать пощечину, не то потрепать его по щеке. Но, увидев глаза Турецкого, руку убрал – как бы и в последний момент не захотел к чему-либо здесь прикасаться. Сказал сквозь зубы:
– Мальчик! Ты еще мал и глуп и не видал больших огорчений в своей жизни. Но я тебе их устрою! Это ты кого решил возить мордой – меня, генерала, который служит отечеству верой и правдой?.. – И замолчал, как бы задохнулся от злости.
