причинам удовлетворить журналистов. И они брались за самостоятельный сбор «фактуры». Начинали с местной столовой в Моздоке, где обедали офицеры. В ход шли все байки и небылицы. Иногда офицеры специально сливали «нужную» информацию, были и такие, кто от обиды на что — нибудь или кого — нибудь «невзначай» проговаривался. Но чтобы «сдать» секретные сведения… В это Корнеев не мог поверить.
В репортаже Бергмана, на первый взгляд, ничего особенного не было. Сначала журналист долго и несколько нудно описывал свои мытарства при попытке выбить хоть какую — то информацию от официальных представителей Минобороны, затем живописал свой визит на «передовую», где «только что отшумел ночной бой». «Федералам достались солидные трофеи: совершенно новая бронемашина иностранного производства, три гранатомета, цинки с патронами и несколько килограммов морфия. Как мне пояснили офицеры, наркотики они изымали не раз, но столь внушительная партия им попадается впервые. В эту же ночь был освобожден майор Валиев, накануне захваченный в плен бойцами полевого командира Уразаева».
В конце репортажа Бергман поместил фотоснимок, на котором он в окружении разведчиков красовался на фоне трофейного бронетранспортера. Правда, из — за низкого качества снимка и скученности людей толком рассмотреть технику было практически невозможно. Оставалось только верить журналисту, что «железо», действительно иностранное. Под снимком пояснение, кто есть кто, и обобщенные за месяц цифры потерь по всей российской группировке войск. Они были абсолютно точными, но не совпадали с официальным. Теми, которые озвучивала пресс- служба Министерства обороны.
Причина такого расхождения не была загадкой для Корнеева. По порядку перечисления цифр, некоторым замечаниям нетрудно было догадаться, что их взяли из последней шифротелеграммы из штаба Северо — Кавказского военного округа. Подобные шифротелеграммы регулярно приходят в главк для сведения руководства. Позднее на их основе пресс — служба составляет свое заявление о потерях. Текст заявления после многочисленных утверждений и согласований успевает состариться как минимум на неделю, прежде чем появиться на свет.
С формальной точки зрения цифры, приведенные в материале, явное разглашение военной тайны. В правом верхнем углу шифровки четко значилось короткое, но емкое слово «секретно». И если найти «источник» утечки — можно смело заводить дело и «впаять» виновному лет семь тюрьмы. Но с другой стороны, чисто человеческой, это явно был секрет полишинеля. Кто же не знает, что в Чечне практически ежедневно гибнут солдаты? И большая ли разница, что эти конкретные цифры пресса узнает неделю спустя? Но логика — это одно, а закон — другое.
Корнеев скрутил газету в трубку и спрятал во внутренний карман куртки: надо все еще раз внимательно перечитать, взвесить. Неужели кто — то из наших решил таким способом заработать гонорар себе на пиво? При всей бедности, которая давно уже поселилась в офицерских кошельках, этот вариант Корнееву был особенно противен. Он верил, что по такому же принципу, как и он (пусть бедный, но гордый), живут все окружающие его офицеры.
Но даже если действительно у газеты объявился «свой корреспондент», это еще не повод для столь бурной реакции генерала Скорняжного.
— Почему же наиулыбчивый и наитишайший так озверел? — размышлял Корнеев. — Нет, здесь что — то не так. Завтра обмозгую это дело, а пока — спать. Часика четыре можно себе позволить на отдых и протрезвление, а там за «основную» работу.
4
Ночной полет
Стакан крепчайшего только что сваренного кофе вместо бодрости принес лишь боль в висках и усилил сердцебиение. Корнеев, поеживаясь, брел по пустынной улице на автостоянку.
Через большие окна — витрины хорошо был виден пустой зал «Аквариума» — дешевого придорожного кафе. Там, сидя за столом, мужественно боролся со сном охранник. Свою голову, словно Сизиф камень, он с большим трудом поднимал в вертикальное положение, пытался там ее закрепить, но тщетно — она снова скатывалась на грудь, где гордо красовалась нашивка «Security». Через какое — то мгновение все повторялось.
Уличные торговки, напялив на себя с десяток шерстяных колготок, и от этого похожие на полярников, тащили на рынок свои необъятные сумки с товаром. Город, погрузившись на какой- то час в обморочное состояние полусна, вновь пробуждался.
Автостоянка располагалась в десяти минутах ходьбы от дома, где снимал комнату Корнеев. Там по «доброте душевной» знакомый сторож Федор Иванович разрешал в одном из пустующих боксов парковать видавший виды «жигуленок» Николая. Материальный эквивалент «доброты душевной» чаще всего выражался в бутылке водки и нехитрой закуске. Причем «плата» эта взималась не по количеству дней, которые машина провела на стоянке, а по факту появления владельца. «Семерка» могла неделями пылиться в боксе без оплаты, и дядя Федор (так его звал Корнеев) не промолвит ни слова. Но ни в коем случае нельзя было сдавать машину под охрану без пузыря. Обидится крепко.
Федор Иванович был из тех счастливчиков, которые уволились еще из Советской Армии и успели немного пожить на достойную пенсию. Но после «торжества демократии» бывшему командиру мотострелкового полка пришлось осваивать «смежную» профессию сторожа и донашивать остатки своей военной формы. Он носил брюки с красным кантом и неизменно в любую погоду, даже в мороз, выцветшую полевую фуражку старого образца с треснувшим пластмассовым козырьком. Из — под его стеганой фуфайки виднелась старого образца еще зеленая офицерская рубашка. Корнеев как — то предложил Федору Ивановичу почти новый камуфляж, но тот решительно отказался: «В наше время такую форму «натовцы» носили. Я уж свою, родную донашивать буду».
Пил дядя Федор безмерно, но это как раз и была его мера. Впрочем, под крепким градусом он удивительным образом сохранял способность к логическому мышлению и, что самое главное, «нес боевое дежурство» еще более бдительно. А так как перегаром от него разило постоянно, никто не мог определить, сколько огненной жидкости он влил в себя за время дежурства. Только Корнеев по цвету носа и степени замедления речи дяди Федора мог приблизительно определить: первую бутылку тот начал или уже вторую добивает.
Дядя Федор был склонен пофилософствовать, любил поучать. На его столе всегда лежала стопка пожелтевших газет (где деньги взять на свежие?), но неизменно им прочитанных от названия до подписи главного редактора. На этот счет у него имелось свое мнение: «Вот, скажем, отец меня учил полотно по металлу по всей длине использовать, а не ерзать туда — сюда одним участком. Так и газету, всю надо читать, а не выхватывать куски, точно волк голодный мясо из бока овцы».
Старик благоволил к Корнееву, но свое доброе отношение скрывал за грубоватым словом и ворчанием. На стук в зеленые ворота стоянки дядя Федор отозвался сердитым криком. Командирские нотки в его голосе еще отчетливо звучали.
— Кого это черти принесли среди ночи?
— Дядь Федь, это я, Николай. «Побомбить» надо. Открой.
— Тоже мне «бар…бар…дировщик». Все нормальные люди спят давно, а ты б… катать надумал. Да если бы ты в моем полку служил и додумался «калымить»… Да я бы… Да тебе бы…
Какие кары обрушились бы на его голову, Корнеев не расслышал. Ворота заскрипели ржавыми петлями, и под ноги к нему, виляя хвостом, бросился рыжий пес Кузя. Кузя сразу же начал тыкаться своим мокрым носом Корнееву в руки, обнюхивать карманы, стараясь определить, будет ему сегодня кормежка или нет.
— Кузя, утром будет гостинец, а сейчас, брат, нет ничего.
Это можно было и не говорить, Кузя и так безошибочно все определил, пару раз вежливости ради крутнулся вокруг Корнеева и побежал с лаем на другой конец стоянки.
— Суббота же сегодня. Мог бы и поспать, — уже более дружелюбно заговорил дядя Федор. — Всех денег не заработать, а у тебя вон уже и тени под глазами жизнь навела, как у твоих, прости Господи, пассажирок.
