наподобие дома, сада, собрания картин.
– Зачем тебе эти картины? – недоумевала Клара.
Он отвечал, чтобы ее успокоить:
– На черный день пригодятся. Продадим, когда останемся на мели.
Но знал, что никогда их не продаст. Ему продавать картины, то же, что столяру продавать рубанок или кузнецу – молот. Постоянство его доходов поддерживала окружающая роскошь, скромный антураж неминуемо снизил бы стоимость визитов.
Вошла секретарша, еврейка из Ясс, худая, некрасивая, с черными огненными глазами, принесла список пациентов, записанных на завтра. Он просмотрел список, сделал пометки, устало сложил и вернул ей, тихо проговорив:
– Благодарю, мадемуазель Арон. Вы можете идти.
Она смотрела на доктора с обожанием, ведь он спас ее от горькой нужды и помог многим нищим эмигрантам, голодавшим в чужой стране. Дарио рассеянно пожал ей руку, она опустила глаза и залилась краской. Когда она наконец подняла их, то увидела, что доктора рядом нет. Асфар исчез, он ходил бесшумно, скользил по мягким коврам, словно тень.
20
Дарио во фраке, ожидая, что Клара скоро будет готова, заглянул к сыну. Даниэлю исполнилось шестнадцать. Каждый его день рождения наполнял Дарио чувством тайного торжества. Скоро Даниэль станет взрослым. Все пути перед ним открыты. Отец восхищался своим красивым талантливым мальчиком. Энергичным. Здоровым. Выносливым, бесстрашным и в то же время скромным от природы, крепким, мускулистым, широкоплечим. С прекрасными светлыми кудрями. Клара и Дарио, говоря о сыне, в который раз повторяли с улыбкой:
– В кого он такой уродился? Кто был светловолосым? Нет, он не нашей породы. Он сказочный принц.
Их не удивляло, что сын всегда отлично учился, был первым учеником. Больше всего родители гордились тем, что он никогда не лгал. Не крал, ни разу не изменил данному слову, не совершил ничего постыдного. Всех радовала его веселость. Когда маленький Даниэль играл с Кларой, Дарио стоял за дверью детской и любовался сыном, вслушивался в его веселый смех, наслаждался звонким голоском. Но стоило ему войти, Даниэль умолкал. Довольно рано Дарио обнаружил, что мальчик боится его, но отец беспредельно любил сына и ничего не ждал взамен. Лишь бы ребенку хорошо, счастливо жилось – ни о чем другом отец и не помышлял.
Он по-прежнему радовался и удивлялся, не веря своему счастью, когда в огромной светлой комнате навстречу ему поднимался изящный подросток с правильными чертами лица, – о большем Дарио и мечтать не мог.
«Это мой сын, – думал он. – Скудная плоть породила такое прекрасное бело-розовое дитя. Истощенный засухой корень принес дивный плод».
Словно женщина, что красуется в бальном платье перед домашними, Дарио с гордостью стоял во фраке, украшенном лентой иностранного ордена и говорил:
– Мы с мамой сегодня ужинаем у…
Он назвал известное имя богатых и знатных людей. Но Даниэль выслушал его с полнейшим равнодушием, лишь в глазах светилась насмешка.
«Конечно, так и должно быть, – думал Дарио. – Богатство и роскошь окружают мальчика с колыбели, откуда ему знать, что это значит для меня. Тем лучше, сынок. Пусть в жизни тебе все дается легко…»
Он присел рядом с Даниэлем.
– Ты занят? Читаешь? Рисуешь? Продолжай. Не обращай на меня внимания, – попросил он.
Но Даниэль отложил карандаш и подальше отодвинул лист.
– Мамин портрет? – спросил Дарио, заметив женский силуэт.
– Нет, – ответил сын очень тихо, с видимым волнением и недовольством.
Отец хотел пригладить ему волосы, Даниэль отстранился.
Не выносил длинных отцовских пальцев. И хотя Дарио никогда не душился, Даниэлю казалось, что отутюженный фрак отца, смуглая кожа, рука с тяжелым перстнем «пахнут по-женски сладко», – его это просто бесило.
Дарио с грустью подумал, что Даниэль никогда не любил сидеть на руках, не любил, чтобы его целовали. Впрочем, хорошо, что он такой мужественный и по натуре холоден и скрытен. В жизни пригодится.
– Папа, – внезапно заговорил Даниэль, – сегодня после урока рисования одна дама пришла за своей дочерью, случайно услышала мою фамилию и спросила, не сын ли я доктора Асфара.
– И что же? – спросил Дарио, нахмурившись.
– Ее зовут мадам Вардес.
– Неужели? – тихо проговорил Дарио.
Помолчал, потом продолжил растроганно:
– Как она выглядит? Наверное, уже немолода. А когда-то была на редкость хороша. Я не встречал ее…
Он быстро прикинул, сколько же лет прошло.
– Десять лет, нет, двенадцать.
– Она так и сказала.
– Какая она теперь? – повторил Дарио вопрос.
– Очень красивая, с седой прядью надо лбом, с тихим нежным голосом.
– Ты ее рисовал? – спросил отец и хотел взять рисунок сына.
– Нет, папа.
Рука Дарио тянулась к листку. Даниэль порвал рисунок на мелкие кусочки и выбросил в пепельницу.
21
Долгий ужин закончился. Но вечер все длился, и Клара изнемогала от усталости. Чувствовала себя больной, обессиленной. Близкую смерть предвещала ей не болезнь, а полная изношенность организма, ее могли убить и слабые легкие, и шумы в сердце, и недавняя операция на почке. Хотя все вокруг замечали худобу Клары, черные круги под глазами, желтые пятна на коже, она была по-прежнему живой и любезной. Стоило неприметной жене оказаться рядом с блестящим мужем в кругу его пациентов, друзей, любовниц, она как по волшебству обретала остроумие, веселость, милую обходительность, умела каждому тонко польстить. Правда, к концу приема едва не теряла сознание.
Теперь в ожидании, пока придет их черед прощаться с хозяйкой, Клара стояла неподвижно, выпрямившись, скорбно поджав губы, думала о наступающей ночи и близкой смерти. Все врачи, даже Дарио, не считали ее состояние опасным, но сама она знала об угнездившейся внутри смерти, как знает беременная о ребенке – еще невидимом, неведомом, запрятанном в глубине ее существа, который однажды непременно появится на свет по воле Господа. Смерть живет в ней и в назначенный срок неизбежно себя обнаружит.
Клара словно забыла, где она. Такое с ней случалось все чаще. Ее это смущало – ведь она должна быть всегда в боевой готовности, полна сил и обаяния, чтобы не упустить в толпе ту или того, кто мог бы стать пациентом Дарио! Клара сделала над собой невероятное усилие и встала еще прямей.
Немного терпения. Вечер закончится, Клара освободится и ляжет в свою холодную одинокую постель…
Дарио притронулся к плечу Клары.
Она вздрогнула. Оживилась. Даже щеки порозовели. Улыбнулась. Попрощалась с хозяйкой дома. Пошутила. И вышла первой, следом за ней – Дарио.
Они ехали домой в автомобиле. Сидели рядом в уютной тесноте, как когда-то, давным-давно в жалкой комнатенке, единственном прибежище во враждебной Вселенной, куда они торопились, боязливо пробираясь в толпе на улицах чужого города, где с нежностью обнимали друг друга. Машину иногда подбрасывало, у Клары вырывался тихий стон. Дарио оберегал ее, прижимал к себе, покачивал, баюкал. Скоро он уйдет, ринется в погоню за удовольствиями, но в эти минуты он принадлежал только ей.
«Верно служила мне до последнего, – думал он, глядя с жалостью на жену. – Надела желтое платье –
