Соблазнитель

«Он приносит мне книги, чтобы я их читала. Зачем? Ведь в них ничего нет о Нем.

Я люблю, когда Он закрывает меня в комнате наверху. Из окна, как из старой башни, я вижу лес и озеро. И Его, когда Он пропалывает клумбы с цветами. Он похож на большого неуклюжего крота, которого я люблю. Потом Он идет в лес и тогда с каждым шагом Его у меня забирают деревья. Когда-нибудь я подожгу лес и тогда буду видеть Его издалека. Лучше уж пусть Он выплывает на озеро. Парус скользит то там, то тут, а потом превращается в треугольный плавник акулы.

Я всегда боялась диких зверей. А ведь Он тоже зверь. Возможно, поэтому меня охватывает страх, когда я Его вижу. Мне всегда хочется дотронуться до шершавой кожи над Его верхней губой, потому что я знаю, что он этого не любит и может неожиданно ощерить зубы, чтобы растерзать мою руку. Умираю от страха, но все же протягиваю руку, чтобы коснуться Его.

Он сделал стол для моей комнаты. Взял несколько досок, обстрогал их, распилил и неожиданно из этого хаоса дерева появился самый обыкновенный стол. Это чудесно и одновременно ужасно. Он все умеет. Я посмотрела на его стол со страхом, но потом пришла минута радости! Меня Он не в состоянии создать! Я ему нужна.

Он часто спрашивает: «Что бы ты сделала, если бы меня никогда не встретила?». Оказывается, Он не знает самых простых вещей. Пока я Его не встретила, меня не было.

Я ставлю Его в глупое положение. На танцах, когда Он меня обнял, у меня парализовало ноги и Ему пришлось тащить меня с паркета. Я поглядываю на Него тайком. Я хотела бы, чтобы моя любовь имела такое дымчатое стеклышко.

Это было ужасно – сидеть с Ним среди чужих людей, прикусывать губы от удовольствия и не иметь права кричать. «Неужели госпожа на нас сердится? Неужели вам не нравится наше общество?».

Я испытываю огромное наслажденье и удовольствие, когда смотрю на Него, когда слушаю, когда еду с Ним в машине. Он говорит, что такое невозможно, поскольку об этом не написано ни в одной книге. Он даже принес мне толстенную медицинскую книгу. Я открыла ее и показала пальцем: «Смотри, здесь нет одной страницы».

Барбара отложила эти маленькие странички, и в ее глазах я увидел настоящий ужас.

– Генрик, у кого находится Уршула?

– Не знаю, – ответил я.

– Что значит – ты не знаешь? Ты, отец? Ты, к которому она испытывала такое доверие? Выходит, она не сообщила тебе своего адреса?

– Адрес мне известен. Я ведь отвечаю на ее письма…

– И ты не поехал к ней? Не сел в машину и не узнал, что делает твоя дочь?

– Зачем? – спросил я. – Чтобы увидеть какого-нибудь старого некрасивого мужчину и сказать ему: «По какому праву вы любите нашу дочь, если мы с женой мечтали, что она возьмет в мужья молодого человека с виллой, автомобилем, высокой зарплатой?». Или чтобы я увидел собственную дочь, как она колет дрова, моет чьи-то грязные кастрюли и кому-то готовит обед, а потом спросил бы его: «По какому праву вы нашу доченьку превратили в свою служанку?». Мне надо ехать туда и сказать Уршуле: «Влюбилась? Но это же нелепость. Ты должна вернуться домой – к отцу и матери – тебя ждет прекрасное будущее». А она посмотрит на меня и воскликнет: «Оказывается, ты и в самом деле не веришь в любовь! Все, чему ты меня учил, ты сам считал ложью. Ты изменил себе».

И я с ужасом подумал, что, возможно, моя жена уже забыла, что такое любовь, а ведь с человеком не может случиться ничего более страшного. И я также подумал, что мне придется ее учить любви снова.

Выступление Игоря Куберского на презентации книги Збигнева Ненацкого «Соблазнитель» в Санкт-Петербургском Доме книги «Соблазнитель» Збигнева Ненацкого

(несколько тезисов)

В конце 70-х годов XX века польский, а точнее – европейский писатель Збигнев Ненацкий сделал открытие, которое в истории культурного человечества уже делалось не раз и не два, но затем почему-то забывалось: женщину нужно любить. Да, казалось бы – ничего нового. Мы и так, вроде, любили и любим. Но вопрос был все-таки поставлен – как любим? Что это за любовь? Каковы ее физиологические и духовные аспекты?

Если говорить об этом в рамках высокой художественной литературы, то, по мнению Ненацкого, европейская литературная традиция рассматривала и рассматривает феномен любови мужчины и женщины только лишь как предкоитальное состояние. Все знаменитые любовные пары – это, так сказать, жертвы возвышенной духовности. Эрос им чужд. Им, по терминологии Ненацкого, досталась только «агапе»: чистая, надчувственная любовь. Даже у Льва Николаевича Толстого – этого бесстрашного знатока человеческих глубин, в паре Анна Каренина – Вронский любовь доживает лишь до первого соития – далее начинается разрушение. Не случайно сам Толстой отмечал, что из всех драм человеческих отношений одна из самых тяжких – это драма супружеской постели.

Ненацкий же начинает и заканчивает свою книгу именно словом «жена». Последняя фраза книги звучит так: «И я также подумал, что мне придется ее учить любви снова». Заметьте, не юную любовницу, а жену.

Да, ответственность за любовь Ненацкий возлагает на мужчину. И это не только некий априорный тезис – его герои знают, как надо любить женщину, чтобы она любила мужчину. И это в данном контексте – самое главное.

Однако, ревизовав европейские литературные модели любви, ее архетипы, Ненацкий приходит к выводу, что большинство, если не все эти модели, носят шизоидный или в лучшем случае – маниакально- депрессивный характер.

Вот почему книга в свое время наделала столько шуму, вызвав к жизни аналогичные книги и других авторов. Тут мне, прежде всего, вспоминается роман тоже славянина Милана Кундеры «Бессмертие», написанный 12 годами позднее, где Кундера, порой буквально, идет по стопам Ненацкого, распутывая вслед за ним «любовные» узлы в знаменитых произведениях и в биографиях не менее знаменитых авторов.

Увы, несмотря на огромное количество научно-популярной дидактической литературы об искусстве физической, телесной любви, появившейся в последние пятьдесят лет, высокая, то есть художественная литература так и не переломила традиции отчуждения телесного в описании любви. Телесное, выраженное в вербальной форме, по-прежнему относят к разряду низкого жанра (не хочется употреблять слово «порнография»), и современная литература едва ли имеет что сказать серьезному, но, тем не менее, взыскующему этой темы читателю. Мне самому знакомы несколько очень достойных современных писателей, которые считают описание телесной любви вещью совершенно недопустимой и с гордостью заявляют вслух об этом.

Кто виноват? Первое, что приходит в голову: в нашей культуре, являющейся по определению христианской, виновата сама идея «первородного греха», идея познания собственного тела, после чего все и началось – то есть изгнание из рая с отягчающими обстоятельствами.

Но я бы с этим выводом не спешил. Разве не в «Ветхом завете» мы читаем чувственно-телесную «Песнь песней»? И разве не Христос, желая одарить людей любовью, говорил: «Ешьте и пейте, вот моя кровь и мое тело». Значит, пишет Ненацкий, Христос осознавал, что лишь через тело можно вступать в полноценный контакт с человеческой душой.

В этом – высокий пафос его книги, ее значение для нас ныне живущих, и прежде – для тех, кто начинает свой путь, вступая во взрослую жизнь.

Игорь Куберский, член Союза писателей Санкт-Петербурга, заведующий кафедрой лингвистической соитологии Института соитологии, главный редактор Балтийской книжной компании

Выступление Леонида Захарова на презентации книги Збигнева Ненацкого «Соблазнитель» в Санкт-Петербургском Доме книги

В аннотации читателю обещан роман, в котором главный герой – своеобразный Дон Жуан, пытающийся научить любви несчастных женщин. В действительности же собственно главному герою Мартину Эвену отведено лишь не более одной трети от общего объема романа, из которого непосредственно описанию его «благотворительной деятельности» посвящено несколько коротеньких новелл, от силы пятая или шестая часть объема по самым щедрым подсчетам. Зато автор подробно делится своими