Потом он напился совсем, ему казалось, что кто-то обидел его, и он кричал, махая руками:
— А помнишь ли ты домик над бухтой? Помнишь, как я камбалу для вас ловил?
И Верочка, побледневшая, скучная и тоже пьяная, сердито отвечала ему:
— Не ори! Лучше закажи еще бутылку Аи.
И узнав, что у него больше нет денег, убежала и уже не вернулась.
Спотыкаясь, Петровский шел домой. Была злая ночь. С Хингана дул резкий ветер.
— Домик над бухтой, камбала, девочка, играющая в мяч. Когда это всё было? Не помню!.. Да и было ли. Лучше забыть!..
Он уперся лбом в фонарный столб и заплакал тяжелыми пьяными слезами.
С Хингана, по-волчьи подвывая, дул жесткий железный ветер. Он звал к борьбе и к мужеству.
Но усталые люди не любят холодного ветра.
подпись: “А. Арсеньев”.
Безумие
Сумасшествие приходит столь же неожиданно, как и смерть.
Правда, врачи, заглянув в зрачки человека, над которым, неведомо для него, нависла шершавая кошма безумия, что-то угадают и о чем-то начнут предупреждать, но ведь не все же вовремя обращаются к врачам.
Да и как связать, скажем, неравномерность зрачков с тем страшным процессом распада разума, который превращает человека в скота, заставляя его, как сумасшедшего фаворита Екатерины II, есть собственный кал.
Никак не свяжешь.
Ведь этот процесс похож на гудение молекул пара в котле, готовом разорваться.
Только специалисты понимают, что значит красная черта на циферблате манометра и как опасно, когда его стрелка переходит эту черту.
Александр Иванович Смирнов, человек бесцветный, как его фамилия, третью неделю чувствовал странное недомогание.
Да и недомоганием ли это было?
Раньше каждое свое движение тело делало естественно, просто, рука поднималась и опускалась, ноги шли, рот жевал или говорил.
Теперь всё это стало трудным. Для каждого движения требовалось повторное приказание воли, которая нашла себе в сознании Александра Ивановича Смирнова грозного и сильного врага в виде какой-то особой лени, на каждое требование действия отвечавшей:
— Да полно! Не стоит!.. К чему всё это?
И только в эти дни Александр Иванович Смирнов дорос до понимания страшных слов Екклезиаста:
— Всё суета сует и всяческая суета!
Правда, иными путями пришел к этой истине еврейский царь Соломон, путями, на которые и не ступала нога российского обывателя Александра Ивановича Смирнова, но ведь
В Александре Ивановиче умирала душа.
Умирала, отгнивая одной частицею за другой, превращая человека лишь в чрезвычайно сложный комплекс клеток, еще подчиняющийся общим законам прозябания.
Но когда и этим клеткам стала грозить гибель, в опустевшем сосуде души родился страх.
Он был косматым, как лес под осенним ветром, и бесформенным, как осенние тучи.
Когда царь Давид умирал от дряхлости, к нему на одр положили юницу, чтобы она передала ему свою молодость и бодрость.
Умирающее хватается за живое.
Темный страх, гудевший в груди Смирнова, как сосновый бор в сумерках, погнал его к женщине.
Он нашел ее.
Она была полуитальянкой-полурусской, светлой блондинкой, с кожей нежно-розовой, просвечивающей молодой кровью.
Женщину побеждает не красота и не богатство, а сила желания самца, захотевшего ее. Желание самца гипнотизирует их, связывает их волю и ведет на ложе, может быть, и нежеланное, как лунатичку луч лунного света.
А Смирнов желал.
— Завтра я приду к тебе!
В этот вечер, идя к себе домой, Смирнов искал в своей душе волчьих завываний страха.
Их не было.
Утром Смирнов проснулся бодрым и жизнерадостным.
Сосед по номеру в гостинице, где жил Смирнов, слышал, как он пел, чего никогда не было.
Вовремя Смирнов ушел и на службу.
Но на углу Китайской и Диагональной он вдруг остановился, озадаченно повертелся на месте и вдруг бросился в противоположную сторону, к магазину, где потребовал себе шерстяной купальный костюм.
Была зима, и приказчик удивился:
— В теплые края едете?
— Какие там края! — жизнерадостно замахал руками Смирнов. — Для управления мне нужен!.. У нас там без купального костюма теперь совершенно невозможно!
— Уж известно! — согласился приказчик, полагая, что в словах покупателя скрыт какой-то политический намек. — Какого цвета прикажете? Вот розовый. Настоящий устряловский цвет. Или оппозиционный — зеленый. Такой костюмчик товарищ Лашевич летом у нас брали. Под “лесного брата”.
Александр Иванович выбрал костюм и поехал в управление.
Там он усердно работал, и только конторщик Власов, человек мрачный и нелюбимый сослуживцами, заметил в поведении Александра Ивановича некоторую странность.
Когда он, с нужной бумагой или за нею, пробирался между столов к месту зава, — он у крайнего стола всегда делал широкий шаг, словно перешагивал через лужу.
— Что, ножки боитесь замочить? — ехидно спросил Власов.
— А как же! — охотно ответил Смирнов. — Ботинки-то новые, лаковые… Жаль… Хотя сегодня поуже стало, высыхает, что ли…
— Шутник! — угрюмо и с завистью сказал Власов и мрачно подумал: “С утра наклюкался… И с чего бы?.. Кажется, не пил человек”.
Женщина пришла, как обещала, в девять.
Подошла к двери номера, на которой висела белая эмалированная дощечка с цифрой “17”, и постучала.
“Войдите!” — глухо услышала она и робко отворила дверь.
Ведь даже опытные женщины робеют, входя в комнату мужчины, которому они в первый раз должны отдаться.
