взяли работать за рубеж?
— Черт знает, что за мужик? Ну, сказал бы определенно чего ей ждать? Ведь перед отъездом все было нормально. Не грызлись, не было повода для обид. Все шло как никогда спокойно. Они и не предполагали того, что Мишка может не вернуться в деревню. Наоборот, строили планы на отпуск. И вдруг полный облом. А может, он решил проверить временем? Но куда ему? Возраст уже не тот, — думает Анжела, вспоминая слова ветврача о поездке и Мишке:
— Хозяйство у той Эльзы конечно крепкое. Куда нам до ней? Вот таких коров мы только десяток купить осилили. А у нее их больше тыщи! Чуете, какой доход у бабы только от молока! Ну да еще телята, а молодняк, какой через год телиться будет? Вы глянули б на ее усадьбу! У нас таких отродясь не было. Меня туда не приглашали, зато Мишка говорил, что там все обустроено, лучше, чем в городе. Спутниковая антенна, в доме кондиционеры, сауна, биде. Мишка и не знал, как им пользоваться. Ну и конечно хозяйка ни чета Анжелке. Сама из себя пышненькая, как булка, волосы светлые, все в локонах, лицо белое, румяное, глаза синие. На такую приятно глянуть. Когда говорит, голос как колокольчик звенит. Умеет играть на фортепиано. А уж готовит, за уши не оттащить.
— Почему ж такая не замужем? — спросила Анжела, не выдержав.
— Была семейной. Но то ли развелись, или умер ее мужик, так и не врубился. Да и зачем мне та Эльза, я на нее не запал. А вот Мишка вкруг нее с первого дня завертелся!
— Тьфу, козел!
— Ну, эта фермерша тоже не промах. Враз его раскусила и в дом к себе позвала. Мишка оттуда в десять утра вываливался. Садился в хозяйскую машину и ехал на пастбища. Возвращался только к вечеру. Эльза им была довольна. Такое сразу видно. Они быстро меж собой поладили. Когда мы ему стали говорить, что пора возвращаться в деревню, мол, пошалил да будет, наш зоотехник так заорал, будто его кровно обидели, и ответил:
— Завидуете мне, козлы! Хотите, чтоб снова я впрягся вместе с вами в ту лямку холуйской безысходности? Чтоб вместе с вами месил грязь на улицах деревни, утопая в ней по самую задницу? И зависел бы от настроения придурка председателя, какой никогда не считался со специалистами, не берег и не помогал никому! Что я видел в ваших Липках, кроме брани, пьяни и нищеты? Да ни черта! Я не вернусь! Я устал! Возвращайтесь сами, без меня! Вот мы и приехали, без Мишки, но с коровами!
— Вот и славно, что сами вернулись и скот привезли! А Мишке мы быстро найдем замену! Пусть не гонорится старый козел! Он на Кавказ так же уезжал. А потом просился за ради Бога взять обратно! Мы его тогда пожалели. Теперь, когда запросится, ни за что не возьмем! Ни приехать, ни уехать по-хорошему не может. Всех обгадит мерзавец, наглая дрянь! — ругался председатель.
Ему было жаль Анжелку. Ее бросил мужик на потеху и на смех всей деревне. За что? Попробуй, разберись в чужой семье.
Баба держалась, пока была на людях. Но когда вернулась домой, все посыпалось из рук. Она была уверена, что Мишка уже никогда не приедет в деревню. Он оставил ее.
Любовники много раз бросали Анжелу, особо в последнее время. Они тоже переставали звонить, старательно избегали встреч. И если приходилось случайно столкнуться, старались пройти мимо, не здороваясь, будто не заметили, не узнали. Но с любовниками она не задерживалась надолго под одной крышей. О них не знали окружающие. Здесь же вся деревня видела и будет сплетничать о ней в каждом доме.
— Мам! А от меня Мишка сбежал! Остался работать в Германии! — звонит Анжела Варваре. Та не удивилась:
— Я тебя предупреждала, но ты не поверила! — усмехнулась ехидно:
— Думала, что он любит? Знаешь скольким головы заморочил, счету нет! Ты не лучше их, помни о том, — брала свой реванш за прошлое. Слов для утешения дочери Варя не находила:
— Ты, безмозглая дура! Все знала, но поверила в свою исключительность. А зря! Не стоило тебе себя переоценивать, и жила бы с Василием припеваючи, не зная бед! Скольких сменила после него, сама не припомнишь, а осталась одна, брошенная и опозоренная. Не ходи! Он не вернется к тебе никогда. Уж такой он кобель, ни на какой цепи не удержишь. Успокойся, угомонись, найди себе человека для жизни.
— Мамка! За что ругаешь? Я ради Мишки жила в этой вонючей деревне. Думала, что мы с ним навсегда вместе. Но он не звонит и не пишет, как будто похоронил меня!
— Ты у него ни первая, кого оставил не прощаясь. Он спокойно оставил жену с детьми и не поддерживал с ними никакой связи. Так там родные дети! Ты для него очередная баба. Делай вывод и не зацикливайся. Жизнь продолжается. Не теряй время.
— Мам, я заблудилась в себе и не пойму, за что на меня валит? Чье проклятье повисло?
— Не грузи себя, не придумывай! Твоя тупость всему виной! А еще научись себя в руках держать и вовремя остановиться. Помни, на Мишке свет не кончился. Прикажи себе быстрее забыть его.
— А как? Я люблю его!
— Только мне не говори глупости. Ты никого не любила, а теперь опоздала. Жила лишь увлечениями, они быстро проходят и забываются бесследно. Отвлекись на другого.
— Но у меня никого нет, — созналась дочь.
— Это ненадолго. Оглядись вокруг и все образуется, — рассмеялась Варя. И добавила:
— Не давай ему повод к торжеству над тобой, пусть не думает, что он единственный и незаменимый. Мишка не стоит ни единой твоей слезы и переживания. Радуйся, что все случилось теперь, а не позже, когда выправить что-то было бы невозможно. Да, ты уже не молода, но и не старуха. Держись и возьми себя в руки…
— А вдруг он вернется через два года? Разве
Деревенский люд, поругав Мишку, посмеявшись вдоволь над Анжелкой, вскоре забыл о незадачливой семье. Не только у них разладилось. В других семьях тоже ни все гладко шло. Вон и у председателя сельсовета неспроста жена в саду слезы льет. Забилась в самый дальний угол и навзрыд плачет. Нет, ни муж, сын обидел бабу. Привел в дом девку, назвал своею. Без приданого, даже без смены белья, а уже на шестом месяце беременности. Невестка ни к чему не приучена: ни стирать, ни готовить, ни убрать не умеет. Только спит до обеда. А встанет, рожу не помыв, к столу садится. Сказала сыну, что в дом бездельницу привел, тот скандалить стал. Наорал на мать. Она им обоим на двери указала. А вечером муж вернул обоих. Жене пригрозил саму в другой раз из дома выкинуть. Так и пришлось бабе у невестки в служанках быть. Та, через неделю и вовсе на шею села, обнаглела вконец. Потребовала, чтоб завтрак свекровь в постель приносила. Сослалась на токсикоз. Мол, встать не могу, тошнота с изжогой вконец извели, голову не поднять. Теперь и свекровь света не видит. Голову не поднимает, только слезы льет молча. Ждала в дом помощницу…
У пчеловода того не легче. Единственная дочь опозорила на всю деревню. Второго внебрачного в подоле принесла. Едва научили ходить первую внучку, как дочка вышла из спальни, хохоча, и объявила:
— Ну, старики, радуйтесь до упада! Второго родила! Пацана!
— Ты что сдурела? — ухватился отец за ремень. Мать дар речи потеряла.
— Иль тебе одного выблядка мало было? — пришла в себя и выдернула из-за печки каталку. Но в спальне закричал малыш. Дочь к нему сломя голову кинулась, кормить пора сына. Тут уж не до разборок.
— От кого же этот пострел? — глянул пасечник на нежданного внука. И оглядев, сказал:
— Опять от Данилки, его копия. Хорош мерзавец! Пойду ухи рвать! Сколько ж можно детей стружить и не заботиться об них. Нешто мы должны с ими маяться до гроба? Когда наша корова мозги заимеет? Ить когда успела? С избы не высовывалась, а дитенка принесла, срам единый, да и только. Как людям в глаза смотреть. Навовсе семью испозорила сука!
— Проучи ты ее, отец! Выпори бесстыжую! — выла бабка.
— Как ее тронешь, она дитенка кормит! Иль запамятовала, ить сама баба! Куда теперь денешь, коль
