Валентина.
Глава 7. ПЕРЕСМЕШНИКИ
Быковы лишь через три месяца узнали, что решением суда Михаил Митрошин был оправдан за совершенное убийство Петра Попова.
Горожан такое известие сбило с толку.
— Это что же творится? Где закон? Теперь нас будут убивать, давить, как кур, сжигать, как мусор, а суд станет оправдывать бандитов да еще извиняться за то, что им пришлось тратить свои силы на установление справедливости?
— Нет, вы только подумайте! Его права были нарушены! Честь и достоинство семьи попраны! Здоровье бандитского выродка подверглось опасности!
— Их личности оскорбляли, подвергали унижениям! Как будто Мишка знает, с чем едят это достоинство! — судачили горожане, косясь в сторону старого дома с закрытыми наглухо ставнями и воротами.
— Суду видней! Собраны доказательства вины Петьки! Он, дурак, сам напросился на погибель…
— Ты что? Ослепла, старая? Погляди на Митрошина! Перед ним медведь мальцом покажется! Зверюга, а не мужик! А Петька? Иль ты мозги поморозила? Он смолоду недомерком был! На танцах у девок промеж ног мотался! Куда ему против Мишки! Это равно, что блохе с жеребцом задираться! — шамкали старухи на лавочках.
— Мишка свой! Трудяга мужик! Если что случилось по молодости, свое отбыл! Зато теперь вкалывает! Своими руками и горбом кормится. Никого не облапошил, ничего не украл. А Петька? Каждый год машины менял! Нынче на свои кровные не разбежишься! Дай Бог прокормиться. Уж не до жиру! А этот — бесился! Значит, воровал! Это уж ясно! Вот только на чистую воду его не успели вытащить! — говорили мужики в пивбаре.
— Туды его мать! И как удалось прохвосту выйти чистым из говна? Неужели волосатую руку заимел? Кто его из параши выволок? — удивлялся Димка Быков.
— Не о том думать надо. Этот козел теперь хвост распушит! Постарается достать всех, кто его девку огулял, кто дом взрывал, киоск подпалил, кто его сына сбил. Суд доказал факты. А прокуратура займется расследованием. И что тогда? — перебил брата Кешка.
— Что? Мы с тобой ничего не делали…
— Поймают исполнителей. А они выведут на организаторов. Понял? Тогда хана. Уже нам!
— Надо прикрыть ребят, — задумался Димка.
— Чем? Башли где возьмешь? И эти уплыли. Петькины! И надо было гаду взять его вместе с кейсом! — сетовал Кешка.
— Кому теперь загоним «Мерседес»? Я уже всем предлагал. Отказываются. Петька один клюнул. Эх, как кайфово все получилось и сорвалось в один миг! — сетовал Димка.
— Что машина? Чую, самим скрываться надо. Подальше от Орла! Чтобы не взяли за жопу!
— Чего это киснешь? Хрен что докажут! — отмахивался Димка, не любивший думать наперед, заглядывать в завтра.
Кешка умолкал, зная ограниченность брата, его неумение решать обдуманно вопросы, принимать верные решения, умение защититься от опасности заранее. Димка был боевиком. Кешка считал себя стратегом, домашним генералом. Его превосходство неоспоримо признавалось в семье, а потому ни одного шага не предпринималось без согласия и одобрения Иннокентия. Он был мозгом, Димка — силовиком. Они не могли обойтись друг без друга, Но вместе им было тошно.
Димка любил драки, горячие, жестокие, с кровью, увечьями и стонами. Особенно когда эта работа щедро оплачивалась. Он готов был измесить любого, лишь бы не даром.
Кешка не терпел драк. Сам в них не участвовал. Но… Организовал их множество. За результаты хорошо платили заказчики. Потом, случалось, были биты и они. Так уж закручивались ситуации. Кто больше платит, тот и хозяин бала.
Быковы считались в Орле самыми крутыми ментами. Их боялись многие. И только они — никого. Но вот теперь отчего-то все чаще портилось настроение Кешки. Да и было от чего.
Завелась у него любовница. Белокурая кудрявая бабенка. С голубыми улыбчивыми глазами, с ресницами до бровей. Пухлые губки сложены в капризный бантик. Прозрачные, розовые ушки. А шея… Нежная, белая, как шелк. Высокая грудь, тонкая девичья талия и точеные ноги сводили с ума многих мужиков города.
Ленка была самой обольстительной женщиной Орла. Она прекрасно играла на гитаре. Ее нежный голос, как пение малиновки, казался неземным.
У нее было много поклонников, воздыхателей. Но она отдала предпочтение Кешке, и Быков считал себя счастливцем. Ему завидовали все мужики. Еще бы!
О Ленке мечтали многие. Увидеть ее улыбку считалось подарком судьбы. Войти к ней — выигрышем в счастливую лотерею, обладать — неземным наслаждением.
Ленка никогда не любила многих. Только одного. Второму двери не открывались. Поэтому никто не бросил в ее сторону ни одного обидного слова, даже намека.
Ленку обожали, по ней вздыхали отцы многочисленных семейств, с тоскою глядя на своих обрюзгших, склочных жен, одетых в линялые халаты, истоптанные потертые тапки. Их груди, животы и зады были столь безобразно отвисшими, потерявшими весь былой вид и формы, что не только соседские, свои мужья отворачивались с отвращением, сплевывая досадливо в сторону расплывшихся либо иссохших жен. Что можно ожидать от таких, кроме тарелки супа, сваренного наспех. Об утехах и радостях не вспомнить. Лишь иногда, перед праздником, желая блеснуть осколками былого, накрутят бабы лохмы на бигуди, чтобы на другой день появиться перед своими толстозадыми мужьями в веселых кудряшках, с губами, накрашенными помадой морковного цвета. Но мужики еще долго помнят голову в бигудиных рожках, застиранные ночные рубашки, вылезшие из-под халатов. И украдкой от жен, краснея за себя, вспоминают Елену.
— Что за женщина! — вздыхали мужики, поворачиваясь спиной к женам.
Ленка никогда не выходила на улицу, не приведя себя в порядок. Всегда свежая, улыбающаяся, она казалась сотканной из солнечных лучей. Даже самые крутые парни, завидев ее, не решались не только приставать, заматериться, не смели дерзко посмотреть в сторону Ленки.
Кешка сам не верил в собственное счастье. Ленка стала его любовью и радостью.
Даже родной брат Димка жгуче завидовал Кешке и не понимал, почему она отвергла его — сильного, смелого, дерзкого? Что нашла она в Кешке, скучном и молчаливом?
Ленка всегда ждала Иннокентия. Она, едва он входил, обвивала его шею нежными руками. Целовала, гладила, называла так ласково, как никто другой. Он никогда не слышал таких слов от Тоськи. Все прежние любовницы в подметки не годились Ленке. Она умела любить так, что Кешка чувствовал себя с нею на вершине блаженства. Он верил, что нет на свете человека и мужчины достойнее, красивее, темпераментнее его. В этом Иннокентия убедила Ленка. Не верить ей он не мог.
Кешка гордился самим собою. Изо всех сил пытался оправдать лестные эпитеты любовницы. Он тщательно следил за собою и никогда не появлялся к ней в рубашке с грязным воротничком и манжетами, в неглаженых брюках или нечищеной обуви. Никогда не приходил без цветов и дорогих конфет, без марочного изысканного вина и подарка. Ему хотелось верить, что Ленка любит его не за это. Ведь отвергла более состоятельных поклонников. Значит, избрала по сердцу, не из выгоды, — думал, застегивая на белоснежной шее очередное дорогое колье или золотую цепочку, браслет, украшенный драгоценными камнями, перстень сказочной красоты. Или серьги, которые вызывали зависть всех горожанок.
Ленка принимала подарки, снисходительно улыбаясь, словно делала одолжение Кешке. Иногда целовала его в щеку, подчеркивая, что не даром ему рада.
Иннокентий старался изо всех сил угодить любовнице, удержать ее как можно дольше. И ни в коем случае не допустить ее разочарования, не получить отставку.
