— Знаешь, я своим сказал, что скоро отцом стану. Поначалу подумали, будто пошутил с ними. А потом попросили сказать, когда малыш появится. Вообще теперь военные не хотят обзаводиться детьми. Жизнь слишком сложная.
— Как ученья прошли? — спросила Мария.
— Плохо. И дело тут не в подготовке. Питанье хреновое. Обмундирование — ни к черту. А тут еще… Короче, ученье совместным было. С американскими ребятами. Сравненье не в нашу пользу. Мои в кирзовых сапогах, в форме образца семнадцатого года. Чуть дождь — все насквозь промокли. И они… В ботинках на меху — чуть не до колен. Форма у каждого по размеру. Шерстяное нижнее белье. Куртки непромокаемые на меховой подстежке. Экипировка — приятно глянуть. Мои в сравнении — босяки. Но не без гонора. Подошли к американской кухне, увидели, чем тех солдат кормят, и носы в фиги скрутили. Мол, дерьмом вас кормят. Привели к себе на кухню. А у нас каша гречневая с тушенкой. Американцы за обе щеки ели. Мои отказались. Оно и понятно. Уже полгода гречку едят. Не только желудок не принимает, задница протестует, глаза не смотрят. Но что делать? До того целый год на макаронах сидели. Ребята смеяться, стали, что скоро макароны не только из ушей полезут. Никто другой не выдержал бы такого однообразия. Мои терпят. И на ученьях получили оценку «отлично», благодарность командующего. Я ему указал на форму и питание ребят. А он мне в ответ: «Вы еще у Бога за пазухой живете. Другие близко того не имеют. Ни формы, ни жратвы. Хуже бомжей, налетами на огороды и сады кормятся. А у вас и тушенка, и чай с сахаром! И форма целая, не лохмотья. Сапоги на подошве. Чего еще надо? Показательная часть! Промокли, говоришь? Обсохнут. Мы, русские, все перенесем. Это, к сожалению, не только в анекдотах, а и в жизни так идет. Думаешь, не вижу дырявых палаток, не знаю, что уже два месяца в глаза не видят масло? Иль не приметил, на чем спят, чем укрываются? Все вижу. Да только не от меня эти беды. Говорим о них всюду. А толку нет… Слава Богу, что с основным порядок — в вашей части военная подготовка хорошая. Солдаты из части не дезертируют. У других, даже говорить неохота. Дедовщина заела. Родители жалобами засыпают. К вам за целый год ни одной проверки не посылали. Не было повода. Нынче это самый лучший показатель. Гордитесь, орлы!» — вздохнул Игорь. И добавил: — Американцы через две недели уехали, а мы остались. Со своими проблемами. Кто их разрешит и когда — не знаем. Но мои видели, те солдаты курили «Мальборо». Моим и на махорку нет денег. Те изо рта жвачку не вытаскивают. Наши забыли ее вкус. Те в увольнение по бабам бегут. Мои — на склады грузчиками, чтобы хоть на курево зашибить. Во, отдых!
— Игорь! Теперь всем тяжко. Ты посмотри на мой стаж и заработок. Разве не обидно? А с кого спросишь? Директорский оклад вслух сказать неприлично. Все равно, что выругаться. И тоже требовали, просили, говорили и все без результатов! И тоже все указывают наверх. Мол, от них надо требовать. Устали все…
— Устали не то слово. Вымотались. Это до чего доходит, что офицеры вскладчину покупают курево! До такого ни в одной стране мира не докатились военные. А нам еще надо защищать державу и рапортовать об успехах. Вытягиваться в струнку перед командованием, прикрывая пальцем латки на мундире. Иногда так хочется послать всех. Но надо доскрипеть до пенсии. Ведь столько лет жизни отдано армии. А сколько здоровья… Когда уйду на пенсию, устроюсь где-нибудь в колледже или в училище преподавателем. Будем с тобой вместе новое поколение растить. Но я своего сына не отдам в военное училище… Ни за что! Хватит в семье одного дурака!
— А может, дочь родится?
— Еще лучше. Только и в преподаватели не пущу ее.
— Почему? — удивилась Мария.
— Не хочу, чтоб жила чужими заботами, сидела на копеечной зарплате и состарилась над тетрадками. Выправлять чужие ошибки — дело неблагодарное. Самому бы их не натворить.
— Ты это о чем? — насторожилась Мария.
— Помнишь, двое моих друзей в гости к нам заходили? Так вот они оба поехали в Чечню. Конечно, не сами по себе. Но могли не лезть в пекло. Но не усидели. Попросились в Грозный. Их с радостью откомандировали. И на тебе! Валерка подорвался на растяжке.
— Он погиб? — испугалась Мария.
— На месте, сразу! И чего его понесло в тот подвал? Сын теперь сиротствовать станет. Ему двенадцать…
— Почему сиротствовать? Он с матерью?
— Нет. Жена от Валерки ушла давно. К другому. Сына оставила ему. И сказала: «Теперь поймешь, как мне с вами доставалось. Расти его, корми и одень на свою зарплату. Я больше не могу! Дурой была, когда за тебя замуж вышла. С военными не стоит связывать судьбу. Вы не годитесь в мужья и отцы…» Он отвел сына к матери. Но она у него совсем старая. Как переживет горе? Как жить станут? А ведь в Чечню он и сам попросился. Не с жиру. С отчаяния. Там платят. Вот и получил, — выдохнул тяжко. — А все жена! Она виновата! Если б не ее слова — не лез бы башкой в петлю. Теперь вот не воротишь. Ошибки дорого стоют. Не всякую исправишь. Я когда с сыном в школе поговорил, тоже хотел в Чечню попроситься. Но судьба подарила тебя. Потому жив. А ведь могло случиться, как у Валерки.
— Разве тебя могут послать в Чечню?
— А почему бы и нет, если сам попросился? Там инструкторы нужнее, чем здесь. Тем более за плечами опыт Афганистана! Они сродни чеченцам. Но я не прошусь. У меня семья, — успокоил жену, увидев, как побледнела.
— Игорь, а без просьб не имеют права отнять тебя от семьи и послать в Чечню?
— Всякое может случиться, смотря как сложится там обстановка. Но в любом случае в боях участие принимать не буду.
— А сколько тебе еще служить до пенсии?
— Два года. Ровно два года! После этого — снимаю мундир.
— Может, не пошлют тебя? — глянула с тревогой. Игорь лишь плечами пожал. Не стал врать, обнадеживать впустую. И предложил:
— Маша! Хватит переживать! А то еще до отправки десять раз Чечню переживешь. Может, минует меня. Тогда как воротишь день сегодняшний? А ведь все на ребенке отражается. Давай не будем заранее терзаться. Давай радоваться дню сегодняшнему. Ведь мы живы. Сегодня нас двое. Скоро будем втроем. Как-то выживем.
— Знаешь, Игорёшка, все время как-то выживали. Но почему всегда не было уверенности в завтрашнем дне? Почему с детства и доныне — вечный страх преследует? Мы как приговоренные к мукам. То с отцом — истерзались…
— А что с ним было? — спросил Игорь.
Десять лет дали ни за что!
— Десять лет! Ничего себе! В чем обвинили?
— Инакомыслящим посчитали. А он был обычным верующим человеком. И никогда не ходил на митинги и демонстрации, ни за кого не голосовал. И не ходил на ленинский субботник, не признавал воскресников. Жил по Божьему Завету, не нарушая Заповедей. Никого не обидел. Не выпивал, не курил. Ни с кем не скандалил. А его среди ночи из дома увели. Хотели ему шпионаж вклеить. Да не вышло. Он дальше своего города никуда не выезжал. Да и кто он был, чтоб заниматься шпионажем? Бухгалтер жилищной конторы! Смешно! Иль зарубежье стало бы интересоваться количеством туалетов, числом аварий иль зарплатой наших рабочих? Взбесило, что он никогда не голосовал и не ходил на демонстрации и субботники. О том написал негодяй с нашей улицы — в КГБ, Те взяли на заметку и поинтересовались на работе у отца, верны ли сведения? Их подтвердили. Вот тут-то и началось. Поначалу на отца устроили травлю. Дескать, почему не голосуешь никогда? На собрание его вытащили. И там его не только начальство, сантехники матом поливали. Мол, что из себя корчишь? Брезгуешь рядом с нами на демонстрацию пойти? А на субботник почему не появился? Короче, обозвали его по-всякому. Грозили уволить, выкинуть по статье. Но не нашли подходящей. Сколько проверок было, а ни одного замечания не сделали. Ни к чему не смогли придраться. И велели отцу подумать над своим поведением! Предупредили в последний раз. А он так и не пошел на демонстрацию. В другой бы раз его лишили премии. Но… он уже был под наблюдением органов. Самим под такое попадать не хотелось. И начальник жилищной конторы подтвердил, что отец наплевал на коллектив и живет по-прежнему…
Мария вздрогнула, вспомнив рассказы матери. И продолжила:
