Тонкий лед

незаметно. Когда при­дет пора принимать зону, чтоб был полностью готов к работе и не робел, не терялся. Ведь подсказать и помочь некому будет. А в нашем деле, сам знаешь, не то минута, случается, секунда дорога! — положил руку на плечо Егора Касьянов.— На первых порах труд­но будет, потом втянешься.

—  

В каждое дело и ситуацию вникай. Случается, они иногда повторяются. Особо в вашей зоне! Хотя и в моей не без ежа под задницей. Ни одной ночи не заснешь спокойно. Если не придушат, так утопят в «па­раше», или снова в бега какой-нибудь козел намылит­ся. Отлавливай пидера по Поронайску. Вон вчера двое хотели смыться. А на море шторм такой, что не высу­нуться. Поймала охрана в луч прожектора, а те двое уже на середине. Дали по ним очередью, и конец. Го­ловы насквозь прошили. Утром обоих на берег выбро­сило море. Иного выхода не было. А ведь дурье дре­мучее! Одному из них чуть больше года оставалось. Чего в побег намылился? Оба из одного барака, все­гда в паре работали.

—  

За такими всегда глаз да глаз нужен,— встрял в разговор Касьянов.— У нас в столовой тоже драка завязалась. Бабы меж собой хуже собак сцепились. Из-за жратвы. Одной зэчке забыла повариха мясо по­ложить в миску. Та и наехала без стопоров, полезла с разборкой на кухню. За нею все следом. Повариху схватили, хотели голой задницей в кипящий котел су­нуть, но дудки. Не вышло. Жопа не вписалась, оказа­лась шире котла! Не рассчитали зэчки, что эта задни­ца поварская. Она и должна быть как выставка. Но повариха к тому же ушлой оказалась. Когда ее приме­ряли на котел, она поджала ноги, уперлась в край котла, из него как ливануло! Всем передницы ошпарила ми­гом. И не только, но и ноги, животы, сиськи! Короче, с десяток баб поплатились своими причиндалами. А повариха соскочила с печки, легким испугом отде­лалась. Только подошвы тапок подпалило малость. Остальное все цело. Вот тебе и наказали! Ну, помощ­ницам по кухне по соплям досталось мимоходом. Но такое проходит быстро. Зато нападавшие в больничке валяются. Хотел их в «шизо» впихнуть, чтоб остыли малость, да врач отговорил. А уж как бы проучил сво­ру! Ишь, лахудры, им еще мясо подавай! Я сам дома не всякий день его вижу! — возмущался Касьянов.

— 

А я слышал, что те бабы уже за столовой меж собой передрались! — вспомнил Егор.

—  

Вот я о том и говорю! Лишь бы кулаками пома­хать стервам! Засиделись в цехах, подвигаться захоте­лось. Налетели на охранниц, мол, им повариха мяса много дает. Короче, когда разогнали свору, раскидали кого куда, я приказал повару ставить на раздаче бри­гадира из цеха, чтоб не было больше шухера. Против этой бабы, она у них бугриха, ни одна зэчка хвост не поднимет. Эта любой стерве глотку перекусит.

—  

Федь, ну, расколись по совести, мы ж свои тут, не­ужели ни с одной шашни не крутил? — спросил Соколов.

—  

Санька, ты ж меня сколько лет знаешь! Баб на стороне, конечно, имел, но не в зоне. Придерживаюсь правила: где живешь, там не трахаешь. Так самому спокойнее и никакой подлянки ждать неоткуда.

—  

Крепкий мужик! Честно говоря, я за себя не смог бы поручиться в твоей зоне. Глядя на тебя и Егора, завидую выдержке обоих. Какие женщины сидят в ва­шей зоне, а вы как слепые, словно не видите. Нет, я так не смог бы! Обязательно приголубил бы какую- нибудь! — улыбался Соколов.

—  

Потому у тебя одни козлы! — огрызнулся Егор.

—  

Сань, с годами и к бабам приходит равнодушие. Только на первых порах их замечаешь. А как глянешь в ее дело, мама родная, черные очки напялишь, толь­ко чтоб ее никогда больше не видеть.

—  

Но все же нравилась какая-то?

—  

Ох, и давно это было, лет десять назад. Привез­ли к нам партию женщин с материка. Все с большими сроками. Все молодые, все издалека. И эта среди них, Татьяна. Я сразу ее приметил, хотя красавицей не была, но имела свою изюмину. Она стояла в общем строю, но сама по себе, не смешиваясь с остальным бабьем. На меня даже внимания не обратила, не гля­нула в мою сторону. Стояла, отвернувшись от всех, ни с кем не разговаривала, даже на сторожевую овчарку, задевшую мимоходом, не оглянулась.

—  

О ком-то задумалась,— вставил Соколов.

—  

Дочка осталась у нее на материке. С дедом и с бабкой. Совсем малышкой была в то время. Едва ходить научилась, своих узнавать. Татьяну мамой зва­ла. Видно, на тот момент голос дочки в ушах стоял, и виделась как наяву через все расстояния. Хороша была женщина! Волосы русые, от природы кудрявые. Глаза синие, большие. Нос курносый, маленький рот и лицо чистое, круглое, совсем юное, без следа порока.

—  

Ну, прямо ангела изобразил! Так я и поверил! Ты лучше вякни, за что она в зону влетела? — усмех­нулся Соколов пренебрежительно.

—  

В то время по окончании учебных заведений да­вались выпускникам распределения на работу. И раз­гоняли недавних студентов по всему свету: кого — в пу­стыню, кого — в тундру, другого куда-нибудь в болота сунут. Хоть сдохни, но отмолоти два-три года, отрабо­тай свой диплом. Не посылали из города лишь тех, кто успел обзавестись семьей, забеременеть, а еще луч­ше— родить ребенка. Понятное дело, что студенты, зная о том, к окончанию вузов уже кучковались, сбива­лись в пары и к защите дипломов почти все станови­лись семейными. А кому охота уезжать из своего горо­да на север к нивхам или корякам? Да и казахи с тур­кменами — не подарок. Всем хотелось остаться в сво­ем городе, где учился. Эту возможность пробивали всеми силами: деньгами, связями, влиянием родни. Ну, а если ничего из этого арсенала не имелось, иные девки шли на интим с ректоратом.

—  

Ну, что старые песни крутишь? Такое всем зна­комо. Ты по сути скажи! — встрял Соколов.

—  

Короче, у Танюшки уже имелась дочка. И ее должны были оставить в городе. Таня предъявила сви­детельство о рождении ребенка, но комиссия игнори­ровала все. Женщину распределили на работу в глу­хое село преподавать физику и химию.

— 

А почему так круто? — не поверилось Соколову.

— 

Татьяна на тот момент развелась с мужем. А ко­миссии нужно было все дыры заткнуть, выполнить за­явки по обеспечению специалистами. Вот она и попала под горячую руку. О ней так и сказали, мол, в деревне ребенка легче вырастить, и послали в белорусскую деревню, утопавшую в лесах и болотах.— Ну, а Танька твоя нашла там партизанскую мину и подорвала ректо­рат института? — рассмеялся Александр Иванович, ко­торому порядком надоело затянувшееся предисловие.

—  

Нет! Получив распределение, она надавала по мордам ректору и председателю комиссии! Назвала их взяточниками, негодяями, растленными кобелями и пообещала придать случившееся огласке. Но не ус­пела. Саму взяли за оскорбления, рукоприкладство, угрозы, клевету на высокопоставленных должностных лиц института. Татьяне влепили пять лет. Именно эти лица добились ее отправки на Сахалин. Вот так и по­платилась баба за свой язык,— замолчал Касьянов.

—  

Всего-то по харям смазала? Ох, и скучно! Нет, даже в своем розовом детстве Я покруче был! Узнал, что моя училка змей боится, и принес в школу ужа за пазухой. И надо ж, меня к доске вызвали рассказать наизусть «Песню о буревестнике». Я, конечно, ни в зуб ногой. Зато блатные весь урок мог петь. А учил­ка взъелась и требует к доске. Я корячился, сколько мог, а потом вышел. Она села к столу, приготовилась слушать. Ну, я время даром не терял: задрал рубаху, мигом снял ужа с пуза и положил на плечо училке так бережно, аккуратно. Она поначалу не поняла, а когда врубилась, увидела, кто по ней ползет, как заорала, завизжала и обоссалась. Ее без сознания уволокли с урока. Весь класс до самой перемены меня на руках носил, а директор школы вынес поджопником из шко­лы на две недели. Тайм-аут взял со мной. Вот это кайф был! А тут, подумаешь, по соплям съездила. Для них даже без последствий! Сама загремела как после­дняя дура! Ты хоть образумил ее?

—  

Мы симпатизировали друг другу,— покраснел Касьянов.

—  

Не понял, это как?

—  

Молча, лишь взглядами обменивались.

— 

А секс? Иль у вас и это было с дистанционным управлением?